Элиас обернулся так резко, что Дидс машинально поднял обе руки, а затем начал постепенно опускать их, испытывая смесь злости и стыда под пристальным взглядом охотника.
– Ты снова заговорил о них. Если верить тому, что ты говорил раньше, их вернут в Вайберн и оставят в покое. Теперь ты хочешь признаться, что солгал, Дидс? Подумай, прежде чем ответить.
– Как они будут жить без тебя, вот что я хотел сказать, – ответил Дидс, заливаясь краской. – Какая мне выгода, если я буду лгать тебе? Слушай, сегодня вечером мы найдем какую-нибудь таверну и выспимся в удобных кроватях. Я куплю побольше патронов и, возможно, третий револьвер. Генерал выписал мне особую бумагу, так что мы можем позволить себе купить все, что нам нужно. Ты выглядишь измотанным, минейр. Я знаю об этом городе больше твоего. Можешь ты признать хотя бы это?
Элиас недовольно кивнул.
– Нам обязательно ждать начала этого праздника жатвы?
– Обязательно. Канун жатвы – ключ ко всему. Завтра вечером законы будут соблюдаться не так строго, и тут в игру вступают планы генерала. Мы затеряемся среди толпы, и никто не обратит на нас внимания.
– Что ж, хорошо, – сказал Элиас уже не таким напряженным голосом.
Дидс шумно выдохнул.
– Слава Богине, ты прислушался к голосу разума.
– Ты не понимаешь, Дидс. Каждый день, каждый час, что я без толку трачу здесь, – это очередной день и час, который мои дочери проводят в одиночестве, – негромко сказал Элиас. – Если бы у тебя были дети или хоть немного доброты в твоей жалкой душонке, то ты, быть может, и понял бы меня.
– Я понимаю тебя достаточно хорошо. Твоим дочерям ничто не угрожает в лагере, пока ты исполняешь приказ генерала, поверь мне. И все же задача у нас не из легких. Если ты хочешь выжить и вернуться к дочерям, хочешь видеть, как они будут расти и превращаться в молодых женщин, ты должен успокоиться и довериться мне. Понимаешь? Я хочу, чтобы у нас все получилось, минейр. Ты думал о том, что будет, когда короля убьют? Город погрузится в хаос, он будет извиваться в агонии, как та змея, что ты умертвил.
Элиас посмотрел на него и покачал головой. Он и в самом деле думал лишь о том, о чем его заставляли думать, не более. Его не очень-то заботило, что будет дальше, лишь бы вернуться назад к своим девочкам. Бедняжки и так уже потеряли мать и брата. Он сделает все, чтобы его оставили в покое и позволили спокойно воспитывать их.
– Генерал приведет в Дариен Бессмертных, – продолжал Дидс. – Он продумал все, вплоть до последнего шага. Он низвергнет Двенадцать Семей вместе с их придворными и стражей. Сведет старые счеты, а тех, кто останется в живых, выдворит из города – и станет править вместо них. Потом начнется война. Он думает, я знаю только часть его планов, но я вижу отчаяние у него в глазах, когда он говорит об этом. Вот почему он готов пойти на все что угодно, лишь бы ты был на его стороне, Элиас. На все что угодно. Раньше он не мог отрезать голову этой гадюке. Он не мог подослать убийцу к королю Йоханнесу из-за всех его дегустаторов и мастеров меча. Но ты все меняешь. Двенадцать Семей объединяются за спиной у короля. Для этого он им и нужен. Пока он жив, царит порядок. Люди знают это, а Двенадцать Семей поддерживают это состояние. Но если король умрет, они сожрут друг друга живьем. А Бессмертные тем временем захватят город.
Пока Дидс с Элиасом разговаривали, их лошади иноходью приближались к городской стене. Элиас задирал голову все выше и выше, отклоняясь назад в седле, пытаясь разглядеть фигуры людей, которые, как он знал, ходят по дороге, проложенной высоко вверху. Перед ними возвышались открытые ворота, а вооруженные стражи в кожаных одеяниях и доспехах проверяли чужеземцев и обшаривали их телеги. Теперь они находились в пределах слышимости, и Дидс замолчал. Жестом он указал Элиасу следовать за ним и направил лошадь в конец очереди, выстроившейся на входе в Дариен.
– Ну, выше голову, – сказал Дидс. – Иногда можно и улыбнуться миру, особенно когда собираешься начистить ему морду.
Теллиус прекрасно понимал, что не должен здесь находиться. Как бы то ни было, он уже отдал эту чертову мастерскую, так что теперь она даже не принадлежит ему. Было странно смотреть на место, которое он столько лет называл домом, и знать, что внутри теперь опаснее, чем снаружи. Он и прежде сталкивался с угрозами. Пару раз в год у него выпадали нелегкие ночки, когда кто-нибудь из его ребятишек переходил дорогу не той прибрежной банде или натыкался на знатного человека, после чего всем им приходилось на некоторое время залечь на дно. Однако нынешнему поколению Теллиус предпочитал их родителей и дедушек. Люди старой закалки таили злобу вдвое меньше. Они тоже требовали от уличных оборванцев и беспризорников уважения и страха перед собой, в этом не было сомнений. И они без раздумий могли послать своих лакеев, чтобы те напомнили об этом. Разница лишь в том, что они делали это без злобы.
Теллиус вздохнул. Должно быть, память сыграла с ним злую шутку, раз он начал думать, что даже враги могут закрывать иногда на него глаза и вести себя по- джентльменски. Наверняка знатные горожане, принадлежащие к какой-нибудь из Двенадцати Семей, позволяют себе хамство и бахвальство в обращении с городской молодежью, просто не вымещают их на стариках – откуда ему знать. Теллиус поморгал, осознав, что какое-то время витал в облаках, хотя сейчас нужно было быть начеку. Старость забирает у человека слишком многое. Вот почему ему было так важно забрать то, что ему причитается, отойти от дел и обосноваться в каком-нибудь спокойном местечке. Ему просто- напросто не хватит остроты ума или концентрации, чтобы вечно оставаться во главе уличных ребятишек, по крайней мере, после шестидесяти лет. Он больше не мог делать разумные ставки и достаточно быстро уклоняться от ударов.
Вместо этого он стоит и пялится на заброшенную мастерскую по другую сторону улицы, на свой старый дом, а все лишь потому, что в тайнике под одной из досок в полу возле камина у него припрятан мешок с пожитками. Мальчики никогда его не найдут, в этом он был уверен, и не без оснований. Но Микахель сохранил бы его, даже если бы нашел. Если они уже продали мастерскую и поделили выручку, новый владелец со дня на день может перевернуть все доски – а потом хвастаться друзьям о том, как ему
