– Сегодня праздник, и я думаю, что моя невеста не хотела бы, чтобы пролилась кровь моего побратима. Ведь так, дорогая? – обратился Ярослав к княжне.
Она же ласково улыбнулась и, поднявшись из-за стола, пропела ему в ответ:
– Ладо мое, конечно, мне не по сердцу, чтобы пролилась чья-то кровь. Как честная христианка, я за мир и любовь, но ведь честь твоего побратима задета, и как благородный рыцарь он хочет отмщения. Неужели мы с тобой можем лишить его этой малой радости? Пусть Бог решит, за кем правда!
«Вот сука, – подумал Святослав. – А как поет, прямо сама невинность, если бы в первый раз увидел, никогда бы не подумал, что это все она затеяла».
Ярослав тяжело вздохнул и снова посмотрел на своего побратима.
– Пусть будет так, пусть Бог решит, за кем правда!
Скулди встал из-за стола и подошел к Романову, положив ему ладонь на плечо.
– Чем бы ни закончился поединок сегодня, знай, я горжусь тобой. Ты достоин своих предков.
И они направились во двор. Толпа, кстати, тоже решила не продолжать банкет, а посмотреть представление. Все же развлечений здесь не так уж много, а убийство себе подобного входит в тройку любимых представлений. Ни у кого не было никаких сомнений, чем закончится поединок. Но ведь можно побиться не только на результат, а также на то, сколько простоит боец.
Во дворе был очерчен круг и расставлены факелы. Солнце уже село, и только сумрачный свет огня освещал двор. Толпа собралась на крыльце, террасе и длинном балконе, а также внизу вокруг ристалища. Ярослав стоял на крыльце вместе с Агафьей и Путятой. Скулди развернул сверток и вытянул из ножен тот меч, что припас в подарок Ярославу.
– На вот, возьми, он легче, чем твой, тебе он нужнее, чем князю, и главное ничего не бойся. Воин с улыбкой на глазах встречает смерть. – При этих словах он протянул меч эфесом вперед.
«Вот тебе и напутствие. Видимо, дядя уже списал меня со счетов. Не верит в мою победу. Впрочем, разве я в нее верю?»
Святослав взял меч и крутанул его в руке. Отличный баланс, клинок сам порхает, так и просится испить чужой крови. Соколик протянул ему щит, и Святослав замер, уставившись на звездное небо. Какое же здесь оно красивое! Такое прозрачное, усыпанное мириадами звезд. Святослав втянул воздух полной грудью и последний раз бросил, презрительно, своему обидчику:
– Девка, убившая ребенка, все равно останется девкой, мужиком тебе уже не стать, Ярилка.
Как покраснел гридень, было видно даже в темноте. Он зарычал и бросился вперед, как на кабана. В этот момент от ярости парень забыл все, чему его учили. Хотелось дотянуться до сопляка и разрубить его пополам, одним мощным ударом, чтобы из его поганой глотки больше не доносилось это противное журчание. Гридень обрушился на Романова, нанеся мощный удар справа. Пожалуй, это мог быть первый и последний удар за этот поединок, но Святослав каким-то чудом, даже не увидев его, а почувствовав, ушел вбок, не забыв при этом рубануть по ноге противника. Тот пробежал дальше и остановился, после чего развернулся и удивленно посмотрел на свою штанину, откуда капала кровь. Толпа даже ахнула, увидев рану. Все полагали, что бой сейчас уже закончится, так и не начавшись, а тут такое. Гридень оскалился и, уже не спеша, прихрамывая, вразвалочку двинулся на Романова. Все же он не был берсерком, и рана давала о себе знать. Он надвигался на Святослава, как Голиаф на Давида. Он не торопился, осознав, что даже этот маленький противник может быть опасен. Святослав затравленно смотрел на врага.
Сейчас он был жив только потому, что враг недооценил его, поддался злости. Но теперь все, эффект потерян, рана не такая серьезная, чтобы обездвижить его. И Святославу так стало себя жаль. Его путь закончится так бесславно, не успев даже начаться. Губы Романова затряслись, а из глаз потекли слезы. Втянув ноздрями воздух, чтобы не разрыдаться, Святослав почувствовал запах крови. И жалость к самому себе сменилась злобой. Злобой к этому Ярилке, что вознамерился лишить его жизни, к Ярославу, что бросил его на амбразуру княжеских разборок, да и к самому себе, что не может за себя постоять.
Ярилка, что плавно надвигался на Романова, вдруг остановился и, увидев слезы на щеках противника, опустил щит и рассмеялся.
– И ты вызвал меня на бой! Да ты трус, баба! Воин с улыбкой на лице принимает смерть, а не давится слюнями и соплями, как простоволосая девка под воином.
Видимо, слова Ярилки были последней каплей для нервной системы Романова. Святослава даже затрясло от ненависти. Сжав зубы, он зарычал. А потом его вдруг повело в сторону, все поплыло, закружилось, и красная пелена затуманила взор. Что произошло дальше, он не помнил. Но все собравшиеся видели это. С его губ потекла слюна, зрачки расширились, он зарычал и бросился вперед. Ярилка не ожидал атаки от напуганного парня и отшатнулся. Враг же тенью метнулся к нему. Клинок с огромной скоростью летел ему в лицо, и он инстинктивно поднял щит, а потом почувствовал острую боль в руке. Этот трусливый хазарин, пока Ярилка отбивал удар, сблизился с ним и вбил свой щит за щит гридня, отводя его в сторону. Ярилка был сильным воином и, превозмогая боль, удержал щит перед собой, но все же сместил его немного влево, открывая лицо. А потом его рот пронзила жуткая боль и все померкло. Окружающие замерли, никто даже не шелохнулся. Этот странный отрок сбил щитом щит гридня и, сдвинув меч на две пяди влево, из-под щита уколол за кромку, вбив клинок прямо в закрытый рот Ярилки. Сила удара была такова, что узкое лезвие раздробило зубы, прошло через челюсть и, расколов затылок, вышло сзади. Не может быть у ребенка столько силы. Не каждый взрослый воин сможет нанести такой удар. А странный отрок обвел толпу яростным взглядом и жалобно завыл на блестящий диск луны, после чего упал и потерял сознание.
Святослав проснулся от ярких лучей солнца. За окном пели птицы, жужжали слепни и мухи. Он попытался приподняться, но не смог. Чувствовал он себя так, как будто по нему проехал бульдозер. Вдруг его голова разорвалась от боли, возникшей из-за крика девчонки. Служка, что приглядывала за ним, пока он был без сознания, увидев, что он проснулся, не нашла ничего лучше, как заверещать во всю глотку и выскочить за дверь, попутно приложившись лбом о косяк. «Вот дура-то», – подумал Романов и приподнялся на подушках. В горницу ввалились Скулди и Путята, как будто ждали за дверью.
– Живой! – прорычал норманн. – А я-то думал, тебя
