Жар от печи становился все сильнее, щеки и грудь горели.
Луковке вдруг захотелось погладить Чайку по голове, утешить спустя многие годы, но она понимала, как глупо это будет выглядеть. Картежница еще и на смех ее поднимет за излишнюю чувствительность, и миг взаимопонимания будет разрушен. Вместо этого Лу спросила:
– И ты что же, не боишься огня с тех пор?
– Не, огня не боюсь. А вот людей – да, опасаюсь.
А жар между тем стал совсем нестерпимым. Луиза хватанула воздух ртом, рванула на груди шнуровку, попыталась стянуть тугие, заскорузлые от крови бинты.
– Луковка, тебе плохо? – спросила Чайка совсем уже низким голосом.
– Нет, это просто печка…
– Луковка? Да дайте вы уже воды, дерьмоеды!
– Мне просто… так жарко… дышать нечем… Чайка, с кем ты говоришь?.. Нелепица, какая нелепица. – Луиза резко перевернулась на бок, скорчилась и заскулила.
Нечто грызло ее изнутри, сдавливало неровно бьющееся сердце, мешало дышать. То ли боль в плоти, жилах и костях, то ли тоска – лютая, звериная.
– У нее лихорадка.
– И поделом суке бешеной! Она спятила! Спятила, понимаешь?! Я еще тогда понял…
– Maldita bruja[2]. – Смутно знакомые слова и голос. – Пристрелить ее, и дело с концом.
– Она плевалась кровью и смеялась, слышишь? Смеялась, пока ее били в том сарае. Они все сумасшедшие, отморозки!
– Заткнись! Воешь, как баба на поминках! Кто подойдет – я вам глотки повырываю, поняли?! Этими, мать вашу, руками!
– Нильс, они тебя убьют!
– Да мне посрать. Пусть попробуют.
– Hija de puta. Que muere!
– Tenemos a arrancar su corazon y entregarlo al Don. Es nuestro leyo![3]
– Имеют право, она убила…
– Тебя там не было, Дюпон!
Луиза перевернулась на живот и понемногу начала подтягивать под себя колени, искать руками опору, но камни под ней шатались, как при землетрясении. Желчь ленивыми волнами подкатывала к пересохшему горлу.
Она сделала усилие, чтобы не прислушиваться более к голосам снаружи, пытаясь собрать себя и свою память по кускам. Куски были из гнилой ткани и расползались пестрыми вертлявыми нитями.
Луиза помнила черные волны и серый песок. Запах водорослей, пороха и конского пота на своих ладонях. Помнила стеклянный перезвон звезд над головой и злобное шипение моря, лижущего ее сапоги.
И кровь Чайки, смешанную с соленой водой.
– За что… За что?
Потом ее настигли всадники. Нильс и, кажется, Херонимо. Луиза не убегала, не отрицала. Они видели все.
Тогда-то ее и накрыло спасительное отупение, обернувшееся забытьем. Последнее, что девушка видела и могла воссоздать перед внутренним взором, – то, как тело Венделя подняли и взвалили на его коня поперек седла.
Свернувшись клубком, Луиза осторожно ощупала лицо. Оно было горячим и мокрым, пот и слезы мешались на щеках, разъедая кожу.
– Он говорил, это все от матери. Проболтался пьяный. А я и папашу их знал, уж поверь мне! Конченый маньяк!
– Баба ты и есть, Маркиз, сплетник. – Звук плевка, разбившегося о каменное дно пещеры. – Катись к своему кучерявому дружку, он тебя приголубит. А с моих глаз уйди, пока зубами не поперхнулся!
– Думаешь, защитишь ее от меня, а остальные не тронут? Тупица, – усмехнулся Фабиан. – Я тебе не враг, а Борислав получит свое, попомни мое слово!
– Убирайся!
– И она тебе все равно не дастся, даже мертвая.
Сдавленный рык, свист лезвия о ножны. Луиза оперлась на локти, встала на четвереньки.
– Нильс, – прохрипела она. – Нильс!
– Проваливай, – прогрохотал напоследок голос головореза, и шаги вернулись к ней.
– Нильс, помоги мне подняться. Пожалуйста.
Он подхватил девушку под мышки и усадил, привалив спиной к стене.
– Очухалась? – резко спросил Нильс.
– Не вполне, не понимаю… Мы в убежище?
Нильс помолчал, будто примеряясь, что стоит говорить.
– Да, мы в пещере.
– Давно? Сколько времени прошло?
– Как ты вообще… Кой дьявол дернул тебя стрелять? Ты же не убивала до этого?
– Нет.
– С почином.
Она не ответила.
Убийца. Нильс этого не сказал, но теперь они носили одно клеймо. Нет, она была еще хуже. Она прикончила собственного брата. И, самое страшное, ничуть об этом не жалела. Вендель, поначалу казавшийся ей той самой недостающей деталью в жизни, осколком, который бы заполнил дыру в ее неприкаянной душе, день за днем терял лицо, и оно превращалось в оскаленную морду. Не щадил никого: ни безмозглых мальчишек, почти детей, ни женщин. Он даже не пытался спасти Доротею, воспользовавшись ее смертью, чтобы дать волю своей натуре. А Чайку… ее единственную подругу…
Луиза схватила себя за горло, чтобы не заплакать. Хватит!
– Кто теперь главарь?
– Алонсо.
– Ожидаемо.
Ей давно казалось, что тень Алонсо стоит за ярким образом Белого Дьявола. Старый бандит разжигал и гасил, правил исподволь, держал незримую власть в своих синих от множества татуировок пальцах.
– Это он хочет меня казнить?
– Он еще не решил.
– Тогда кто?
– Ты есть хочешь?
– Последняя трапеза? – Луиза заставила себя приподнять спекшиеся уголки губ. Жар до сих пор мучил ее, тело трясло мелкой дрожью. Еда была последним, о чем она думала.
– У меня их было две, – осклабился Нильс. – Но я до сих пор жив. А вот ты помрешь, если нихрена жрать не будешь.
Он хотел было подняться, но девушка выбросила вверх руку, вцепилась ему в рукав кожаной куртки.
– Не уходи, Нильс, расскажи мне все! Хватит этих недомолвок. Если бы все говорили… Она бы не…
Новый спазм в горле заставил ее умолкнуть.
– Ладно, только не реви, девка, не терплю.
И присел рядом. Луиза всмотрелась в его суровое лицо. Он по-прежнему заплетал длинные волосы в воинские косицы, перевязанные кожаными ремешками, хотя местные посмеивались над этим северным обычаем. Ему было откровенно начхать, что о нем болтали.
Сложно было назвать истинный возраст Нильса: в зависимости от того, насколько он бывал хмур, ему можно было дать от тридцати до сорока зим. Сказывались еще щетина, грязь, забившаяся в морщины у крыльев заостренного носа и на лбу, и железный оскал. Мужчина ожесточенно хрустел костяшками пальцев и смотрел прямо перед собой.
– Мы в осаде, – начал он. – Борислав стоит у подножья Косой Скалы и требует голову убийцы Чайки. Наши… Выжившие перегрызлись между собой напрочь, их сдержал только Алонсо. Достал свой кнут и давай
