По обеим сторонам от барельефа находились ниши. Одна была раскрошена упавшей сверху балкой и явно пустовала, а вторая манила его таинственной тенью.
Тот самый монолит оказался древним алтарем. Олле провел пальцами по его гладкой, почти до зеркальности отполированной поверхности. Здесь приносили дары богам: яблоки, головки чеснока, ветки падуба и рябины, здесь резали на ломти отравленный хлеб слуги Антуана. Бока алтаря были испещрены рунами.
Обломок стены за его спиной создавал внутри естественный щит от волн непогоды, а камни пола были присыпаны снегом – небольшими островками, жавшимися по углам. Никаких следов. Ветер завывал, путаясь в каменном лабиринте, так что Олле не слышал даже собственного дыхания.
Переступая через обломки дубовых скамей, он двинулся в сторону барельефа, местами обвалившегося, но все же примитивно-выразительного. Там, в сумраке ниши, ему чудился какой-то силуэт. Олле вынул из кармана маленький револьвер, настоящий, не «простофилю», которым его снабдила Анхен перед уходом. Миннезингер старался ступать бесшумно, но и понятия не имел, удавалось ли ему это. Возможно, какой-то бродяга укрылся там от непогоды, кутаясь в лохмотья, жуя бодрящий южный дурман. А может…
Он взвел курок.
– Эй, там! Выходи, поговорим!
Нет ответа. Но в нише точно кто-то был.
– Ответишь на мои вопросы, и я уйду. Даю слово чести!
Будто смешок раздался? Но нет, это только ветер.
Олле сделал еще несколько неуверенных шагов к нише, не опуская пистолета.
На стене он разглядел бурые брызги, похожие на кровь. Свежую кровь. Она же была и на каменном полу вокруг.
Олле потерял самообладание и кинулся к нише со всех ног, на ходу выкрикивая что-то нелепое:
– Да ты хоть знаешь, кто перед тобой?! Если сам не расскажешь про Стекольщика, мои люди тебе язык развяжут!
Поворот, каменные зубцы с торчащей арматурой, чей-то ботинок на тощей высохшей ноге, простертой по полу. Олле застыл.
– Боги!
В нише было двое. Мертвы.
Один – старик, лежал давно, кожа обернулась пепельным пергаментом и где-то уже потрескалась, обнажая сероватую плоть, длинная грива седых волос укрыла часть лица. А рядом с ним…
– О нет! – только и мог выдохнуть он. – О Хель…
– Угадал, – раздался сзади знакомый голос. – Это она.
После был удар, глухой и быстрый. Олле почти не почувствовал его, проваливаясь в преисподнюю.
***– …есть несколько версий легенды об Одине и о том, как он обрел мудрость. С потерей глаза все просто…
Миннезингер попробовал поднять голову, но не смог. Голос, такой знакомый, вползал в уши, впивался клыками в память, терзал.
– Он обменял его на глоток чудесной воды из реки поэзии и стал отцом всех скальдов. Но мудрость… – Голос прервался, раздался скрежет, будто стеклом по камню. – Свою хваленую мудрость он обрел иначе.
Руки связаны за спиной. Затылок болит немилосердно, кажется, раскроило кожу: кровавые ручьи текли, сползали, но отчего-то вверх, а не вниз.
– Он привязал себя к Иггдрасилю и провисел на нем без воды и питья три дня и три ночи.
Так шумит в голове, не открыть глаза, как будто на него что-то давит.
– Более поздние изображения показывают Одина висящим вверх головой, привязанным к ветвям за руки…
Ноги тоже не слушались, затекли. Их кололо мириадами крошечных игл. Спиной он чувствовал холодный шершавый камень, покрытый резьбой.
– Но мне нравится старый вариант – в нем Всеотец подвешен на ветвях Мирового Древа за ногу. – И снова мерзкий скрежет. – За великую мудрость нужно платить великим страданием. Ты знал об этом, уличный драматург? – Приближающийся стук подошв по камню. – Я вижу, ты очнулся.
Пощечина. Легкая, почти дружеская.
Олле попытался открыть рот, но тут понял, что тот заткнут какой-то тряпицей.
– Давай же, Олле. У тебя остался всего один глаз – и один лишь час, чтобы его использовать. Не трать время зря.
Он предпринял еще одно болезненное усилие и приподнял веко. И тут же об этом пожалел.
Тяжелый стон вырвался из груди и увяз в ткани кляпа.
Перед ним, засунув тонкие веснушчатые руки в карманы куртки, скрестив ноги и склонив голову набок, стоял Пер Петит.
– Так-то лучше, – улыбнулся он. – Ты мой единственный зритель сегодня, и я не хочу, чтобы ты все пропустил. В конце концов, весь этот спектакль был устроен для тебя. Ну, – чуть замялся он, – сначала зрителей было двое. Но фрекен Стерн сделала свой выбор и сама превратилась в реквизит. Тебе нравится, как я ее приукрасил?
Петит отступил в сторону, и Олле разглядел кровавый след, тянувшийся от ниши к алтарю. Тело Хелены, обезображенное, изуродованное, он перенес туда и сложил ей руки на груди, будто для какого-то фамильного склепа. На половине ее когда-то красивого лица и одной руке не хватало кожи. Олле увидел это еще в полумраке ниши, до того как Пер оглушил его, но теперь весь ужас произошедшего раздирал его на части. Слезы покатились из глаза, заливая саднящий лоб.
Ублюдок превратил ее в изображение богини мира мертвых. А его подвесил за ногу на барельефе проклятого ясеня.
– Как видишь, я был хорошим подмастерьем, – вновь заговорил Пер, ухмыляясь. – Я учел все, что необходимо для хорошего представления. Но ты, как я вижу, ничего не понял, а потому я расскажу тебе весь сценарий. Мне не жалко.
Он сел на край алтаря и вперил в Олле озлобленный взгляд:
– Итак, завязка. Герой в городе, он один, он отвержен товарищами и обманут. В этом нет ничего нового, ты и сам знаешь эту часть с моих слов. Действие первое. Он находит приют у одного старика. Бедолага при смерти и тоже страшно одинок, а потому словоохотлив. Он рассказывает герою о своих злоключениях: его лишили работы, лишили дома – всего, что он имел. Тебе бы он тоже понравился. Кстати, можешь с ним познакомиться. – Пер махнул рукой в сторону мертвого. – Так вот, он рассказал мне о тех людях, которые навредили не только ратуше, но и всему городу. Он показал мне жалкие осколки витражей, которым его отец и он сам посвятили всю жизнь. Красивые, острые стекляшки. Мне они понравились. И я решил – этих людей может встряхнуть только хорошее представление, как учил меня мой друг. Друг, которым я восхищался… и я начал охоту. Но это уже действие второе. Старшая Эдда просто пестрит всевозможными казнями, хотя речь там
