Анхен наотрез отказалась отправиться вверх по холму на омнибусе, хоть они и зачастили в ту часть города, прежде заброшенную. Отвергла она и предложение взять извозчика. Видимо, ей нравилось ходить пешком. Или не так уж сильно хотелось возвращаться под крышу Угла. Как бы то ни было, он шагал следом за надсмотрщицей по мелким лужам, насвистывая «Ягненка», и наблюдал. Наконец она замедлила шаг и покосилась на Олле через острое плечо.
– Ты омерзителен.
– Взаимно. Но не моя вина, что тебе не нравятся народные песни! Вот есть еще одна, слушай…
– Я не об этом. Не о том, что ты пытаешься довести меня до белого каления, спровоцировать, а после свернуть шею и сбежать.
Олле удивленно склонил голову и посмотрел на нее исподлобья. Такого сценария он даже и не воображал, но раз она сама предлагает! Хотя ему не выбраться живым из Хестенбурга, пока Крысиный Король не даст на то свое дозволение.
– Так о чем же вы, фрекен, толкуете? Новый глаз у меня не вырастет, а если дело в запахе, то после встречи с почитателями короля Антуана вы пахнете не лучше. Так что придется разориться на полную горячую ванну.
Последнюю шпильку Анхен пропустила мимо ушей. Тощая, как бездомная кошка, с нелепой стрижкой, – даже нарядись она в платье, не стала бы прелестницей. Она смотрела на окружающих как на непроходимых тупиц, которые умудряются пронести ложку мимо рта. Исключение составляли лишь те, кого она боялась.
– Если бы ты убил его, мы бы могли не получить деньги.
– А, ты об этом. – Олле махнул рукой. – Не стоит беспокойства, фрекен. Я умею отыскивать тайники, так что могу передушить половину столичных мошенников, а Теодор не останется в убытке.
– Если бы ты передушил половину мошенников, через неделю нам было бы не с кого спрашивать, – фыркнула она. – Только дурак станет резать дойную корову.
– Тебя послушать, так у нас не шайка бандитов, а второй Комитет какой-то! Сплошная забота о членах сообщества.
Он не вложил в последнюю мысль и доли яда, но Анхен страшно побледнела.
– Не смей! Не смей пачкать своим поганым ртом то, чего даже не понимаешь! – крикнула она, спугнув пару пепельно-серых голубей и обратив на себя внимание нескольких прохожих.
Немая сцена длилась недолго.
– Мой тебе совет, ягненок: не выставляй своих больных мест напоказ, – Миннезингер ухмыльнулся. – Особенно таким, как я.
– Паршивый вымесок. – Анхен плюнула ему под ноги и зашагала дальше.
– Уж какой есть, фрекен, какой есть.
Блеклое солнце, так и не разогнавшее тучи, потихоньку сползало за холм, увенчанный дворцом, который понемногу наращивал плоть на обгорелых костях. Чем ближе к Углу они были, тем меньше плакатов смотрело на Олле. Тем острее он ощущал собственную уязвимость и одиночество.
***Угол не был бы Углом, если бы не форма здания, где расположился Теодор со своими приближенными. Если бы кто-то спросил мнения Олле, он придумал бы как минимум десяток более выразительных и поэтичных имен этому месту: Гнездо, Седые Букли, Королевская Ночлежка… Да что угодно было бы лучше! Но нет ничего живучей, чем старые прозвища.
Когда-то здесь была мастерская по производству париков и прочей волосяной дряни. У Олле то и дело возникали мысли об остриженных мертвецах и обнищавших девицах, которые продавали здесь косы. Ходили слухи, что Теодор приобрел здание по дешевке еще до революции: с тех пор как высокие парики вышли из моды, а дамы перестали цеплять на затылки завитые шиньоны, хозяин предпринял несколько попыток перестроить дело, но потерпел неудачу. Видимо, его банкротство было настолько оглушительным, что ему пришлось пойти на сделку с Худшим из Худших.
Несмотря на невзрачное название, Угол как нельзя лучше подходил для обитания Крысиного Короля и его своры: всем известно, что в париках водились полчища паразитов, от блох до мышей.
Парадный вход, разумеется, был заколочен, но каждый из свиты знал потайную дверь, утопленную в фундамент и скрытую за разросшимся орешником.
Даже несмотря на гигантский долг, Олле был мелкой сошкой, а потому был избавлен от необходимости каждый раз лично кланяться Теодору. Это было незначительным, но все же плюсом, и он предвкушал возвращение в свою каморку в портовой гостинице, где сможет запереть дверь.
Но кроме долга денежного, на него свалился еще и долг совершенно другого рода. Пару дней спустя после того, как его уволокли с пристани и король выколол ему глаз раскаленной спицей, он лежал лицом на жирной столешнице в подвальном баре. Он дожидался, когда его передадут с рук на руки будущему Псу. Бежать не хотелось, не хотелось жить. Теодор заявил, что люди из труппы Олле украли его деньги и теперь он должен отработать все до последнего гроша.
Что ни говори, а этот «двор под холмом» был богат на традиции. Каждого новичка необходимо покалечить, чтобы он по-тролльи окривел, и неважно, чего он лишится: пальца ли, глаза, уха. Что до должников, то деньги следовало отрабатывать согласно «контракту», а если ловкач умудрялся сбежать или умирал, несмотря на усилия надсмотрщика – Пса, – то последний наследовал весь долг. Неудивительно, что Анхен его не выносила.
В тот день он лежал, упершись лбом в согнутый локоть, стараясь отгородиться от раздражающе-тусклого масляного света и уродливых рож, мелькающих вокруг. Безумное подземелье, полное калек!
– Эй, ты, – раздалось откуда-то сверху. – Ты тот певец, который взорвал ратушу и отхватил куш? Папаша Теодор был в ярости!
– Не певец, драматург. И я был не один.
Меньше недели прошло, а казалось, что пропасть между «тогда» и «сейчас» не имеет дна.
– Начхать. Но ты хорош, – голос благодушно хохотнул. – Петь могешь?
Олле поднял голову и взглянул на собеседника. Оказалось, что местный бармен выбрался из-за стойки, чтобы познакомиться поближе.
– Петь, декламировать, жонглировать отрезанными носами, – огрызнулся Олле. – Или желаете оду вашему разбавленному пойлу?
– А ты не кривись, малой. – Бармена было не прошибить таким слабым выпадом. – Лучше подумай о том, что на тебя самого тут криво смотрят. И если тебе есть чем завоевать их, то поторопись. Ты же хочешь дожить до конца контракта?
Три года. Такой срок назначил Теодор. За это время с его труппой в Иберии могло случиться что угодно, но если он сам не выдержит испытания, то никогда их не увидит.
– Есть на чем играть?
– Скрипка была под стойкой. Поди сюда.
– А где скрипач? – Олле все никак не мог привыкнуть к необходимости поворачивать голову, чтобы оглядеться.
– Пристрелили. Кому-то померещилось, что песенка была про его мамашу.
– Опасно, однако!
– Разберешься! Держи, – с этими словами он вручил Олле скрипку и смычок.
Народу в этот час было совсем немного, всего около десятка. Миннезингер
