Ноги подвели Луизу, и она упала на спину, расцарапав ее даже сквозь бинты.
«Пусть это будет сном! – взмолилась девушка. – Глупым кошмаром! Пусть я очнусь!»
До людей было совсем недалеко, но они не замечали ее приближения.
Мужчина уже не бил, только держал, а руки его жертвы больше не взлетали вверх в тщетных попытках защититься. Она затихла.
Белый Дьявол сделал несколько шагов назад, повалился на песок и расхохотался как умалишенный. Он лежал, раскинув руки, и не шевелился, только грудь его ходила ходуном от чистого, громкого смеха. Так смеются люди, не отягощенные ничем.
Луиза, оглушенная, почти ослепшая, медленно проделала последние шаги. Она не могла отвести взгляда от остроносых туфелек с крохотными пряжками. На каблук левой намотался клубок водорослей, вышвырнутых приливом. Едва девушка смогла дотянуться до высокого камня, то сразу оперлась на него, боясь упасть или забыться.
А волны все накатывали. Одна за другой. Одна крупнее другой.
Луиза увидела ноги, обтянутые изодранными чулками, покрытые сетью ссадин и порезов, задранный подол с фестонами; хламида неопределенного темного цвета окутывала тело поверх платья почти до колен; изящная рука в золотых кольцах мягко покачивалась у округлого живота, не стесненного корсетом, а другая покоилась у затылка, будто во сне. Но глаза девушки были распахнуты, и вода тонкой пленкой омывала их, не прикрывая мертвой веки. Ее лицо застыло в вечном беспомощном испуге.
Луиза всхлипнула и зажала рот ладонью. Море хлестнуло ее по коленям.
Голова девушки, как на подушке, лежала на одном из камней. Когда волна, играя, чуть отбегала назад и ударяла с новой силой, длинные черные волосы захлестывали острые черты Чайки, умывая ее собственной кровью.
Луиза не могла бы сказать, сколько минут провела, вглядываясь в знакомое лицо, пытаясь разубедиться в увиденном, найти хоть одну лазейку для упрямого разума. Но реальность смотрела на нее неподвижными карими глазами.
Между тем Вендель уже какое-то время что-то втолковывал Луизе, не обращая внимание на то, что она не отвечает, будто только что умерла сама.
– …пытались скрыться… Дон заплатил, но этого мало. Я отрежу его суке пальцы и по одному скормлю, запихаю ему прямо в глотку…
Он все говорил и говорил, не замечая, как Луиза достала из-за пояса его именной револьвер, проверила барабан и взвела курок. Пожалуй, он не понял ее намерений, даже когда она направила дуло на него. Вендель был так увлечен планами мести, что умолк лишь после первой пули, впившейся ему в живот. Луиза не слышала его вопля, как не слушала до того слов. Две пули в грудь, одна в колено. Еще две зарылись в песок – только потому, что запястье охватила слабость.
Она швырнула опустевшее и еще дымящееся оружие на землю и ладонью стерла с лица болезненную гримасу. Пальцы пахли порохом.
К ней приближались всадники. Двое, если зрение ее не подводило, но Луизе было уже все равно. Она села на холодный песок, обхватив колени, и прикрыла глаза.
А ее мертвецы смотрели в небо.
#18. Роса на лепестках
Никто не осмелился открыто обвинять кантабрийских атташе в причастности к произошедшему с Драконом Рен Ву – это можно было бы приравнять к международному конфликту. Но тем не менее слухи не поддавались контролю. Сановники роняли туманные намеки в опиумных курильнях; тихо переговаривались их жены, вышивая золотом армейские стяги; перешептывались в коридорах слуги.
Поток приглашений на всевозможные приемы и увеселения истончился до ручейка и почти иссяк.
Герцог был готов к такому повороту с самого начала их подковерной кампании. Патрона не подкосило убийство, произошедшее у него на глазах, – на своем веку он видел достаточно. К затишью в светской жизни герр Спегельраф отнесся спокойно, даже позволил себе саркастическое замечание о том, что больше ему не придется развлекать престарелых скучающих вдов, ранее домогавшихся его общества.
Но Юстас долго не мог оправиться. Он холодел под пристальными взглядами на редких званых ужинах, ловил каждое слово, оброненное походя. Иногда по ночам ему чудились тени, спускающиеся с потолочных балок, сквозь дрему слышался звон цепи. Он бы сошел с ума, если бы не Пхе Кён. Андерсен не мог знать, какие тайны хранило ее прошлое, закалившее нежные нервы до крепости стали, но она понимала, как ему тяжело. Они вели долгие беседы вечерами, девушка читала ему стихи и пересказывала сюжеты олонского эпоса, и поначалу это помогало ему засыпать.
Но позже кошмары возобновились, и однажды она осталась с ним на всю ночь. И отныне оставалась на каждую следующую.
С Пхе Кён все было иначе, нежели с немногими другими женщинами в его жизни. Просто, естественно, взаимно, без спешки брезгливого и жадного соития. В своей наготе она была завершенным произведением искусства, чего не удавалось остальным в десятках слоев расписного шелка. Пхе Кён без слов открывала Юстасу тонкие секреты, которых он сам о себе не подозревал, – и его совершенно не интересовало, откуда их узнала она. Он мог только надеяться, что возвращает ей хотя бы сотую долю счастья, подаренного ему.
На какое-то время, счет которому он успел потерять, Андерсен обрел покой. Его не волновали ни планы императрицы, ни козни Драконов, чинимые ими друг другу, ни грядущая война с далекой отчизной.
Так продолжалось до одной мартовской ночи, особенно холодной и темной, хоть зима уже начала сдавать позиции с каждой утренней капелью.
Пхе Кён тогда нездоровилось за ужином, и, прождав ее пару часов, Юстас, не раздеваясь, уснул поверх покрывал. Проснулся он, оттого что чьи-то тонкие ноги обвили его бедра, как змеи. Андерсен сонно потянулся и огладил девичью кожу.
– Ты все же пришла…
Но она не ответила, только взялась за пуговицы на рубашке Юстаса. Обнажив его грудь, девушка провела по ней невесомыми пальцами и остановила их там, где мерно билось сердце, исцеленное ее любовью.
Он поймал себя на мысли, что этого слова между ними еще ни разу не прозвучало.
Тогда он открыл глаза, чтобы увидеть ее прекрасное лицо, и дернулся в ужасе: крепко обхватив его ногами, верхом на нем сидела чужая женщина, в правой руке сжимая нож. Юстас вскрикнул и попытался вырваться из ее хватки, отползти прочь. И не сумел.
Девушка занесла оружие над головой, но он перехватил ее кисть. Андерсен не мог ожидать, что в этой костлявой ручонке окажется столько силы, будто убийца вкладывала в нее всю свою волю к жизни. Подрагивая, острие опускалось
