Фердинанд сдвинул брови и вздохнул:
– Нет никаких путей отхода. Они были у тебя раньше, я давал шанс покинуть эту игру много раз, но раз за разом ты отвергал его. Твои бывшие друзья ведь картежники?
Юстас заторможенно кивнул, пальцы непроизвольно сжались на деревянных перильцах.
– Тогда ты должен знать, что такое ва-банк. Все наши карты разыграны, мы ждем ее хода. Мне терять нечего, домой можно вернуться только на огненной колеснице, и я давно иду ва-банк.
– То есть мы можем только ждать и уповать на то, что она сдержит слово?
– Она не давала нам никакого слова. Вспомни.
И Андерсен вспомнил. Никаких обязательств, одни намеки. А согласие Юэлян развязать войну по их правилам и вовсе прозвучало сиюминутной прихотью.
– Но как же…
– Ты был хорош. Исполнителен, сдержан, умен не по годам. Я мог на тебя положиться, хоть и не во всем. Теперь же ты вдруг вспомнил, что молод. Да еще и влюблен, – скривился герцог. – Но ты понял ценность собственной жизни слишком поздно. И, пусть мой совет тоже запоздал, не играй в игры, где не готов поставить все. Хоть бы и на женский каприз.
Спегельраф приподнял воротник старомодного пальто, прихватив его у горла, и пошел прочь по выложенной брусьями дорожке.
А Юстас остался на месте, кусая губы, запирая слова, не решаясь бросить патрону в спину всю злость, разочарование и страх, что бурлили в нем.
***Хоной располагался ниже по течению великой реки Воа Ланг, в той долине, где поток мягко сворачивал на запад. Знатные семьи добирались туда разными путями: кто-то выехал заранее, чтобы подготовить летние резиденции к пышному, расточительному приему гостей; кто-то отправился поездом накануне, чтобы занять места в лучших гостиницах; а сам император Ли Мин Сен и его приближенные добирались до Яблоневого Дворца личным судном.
Как чудо техники его можно было не рассматривать – только одна труба, традиционный складной парус, похожий на крыло насекомого, два колеса с лопастями, перемалывающими воду в серую пену, относительно устаревшая конструкция, – но он так был украшен литыми драконами и лентами, замысловатой вязью иероглифов и орнаментов, что трудно было отвести взгляд.
Кантабрийские послы были удостоены чести разделить это недолгое путешествие с первыми лицами государства, чьи ряды ощутимо поредели.
Новый министр Изящных Наслаждений, казалось, из кожи вон лез, лишь бы оправдать свое назначение. Организация самого важного празднества в году, даже важнее Нового года, который являлся праздником скорее религиозным, нежели светским, тяжким грузом легла на тщедушные плечи. Новый министр принадлежал к очень слабой и отдаленной от двора ветви семейства Рен, а потому особой поддержкой других сановников заручиться не успел.
Путь по реке занял три полных дня и две ночи, и обе ознаменовались пышными фейерверками – Ли Мин Сен хотел, чтобы даже ночью жители Оолонга могли наблюдать его императорское величие.
Угощений было столько, что Юстас успел потерять интерес к еде: необычные сочетания фруктов, мяса и специй перестали удивлять его, монотонные в своем разнообразии. Ему в целом было сложно получать удовольствие от путешествия – редкую овцу ведут на заклание с такой помпой. Андерсену оставалось гадать, сколько овец напоят своей кровью корни яблонь?
Он старался не пересекаться с герцогом, что на небольшом судне было гораздо сложнее сделать, чем в огромном, полном потайных комнат и переходов, дворце. Пхе Кён также чувствовала его нарастающую тревогу. Юстас видел, как ранит ее, но ничего поделать с собой не мог. Он сомневался в ней, и с каждым днем все сильней, хотя их по-прежнему неумолимо влекло друг к другу. Так пылкий вечер оборачивался холодными простынями поутру.
Вверх по течению, навстречу императорскому судну, вышел из своего порта корабль императрицы Юэлян. Расчет был в том, чтобы они одновременно прибыли в Хоной, ознаменовав тем самым начало фестиваля и летнего сезона.
Ведомый укрепляющейся паранойей, Юстас отстранил слугу от утреннего бритья – одна мысль о таком смертоносном орудии, как лезвие, в чужих руках, так близко к его горлу, приводила Андерсена в ужас. В утро перед прибытием он уже привычно ровнял бородку и усы короткими ножницами, но, когда взялся сбривать лишние волосы с кадыка, пальцы его дрогнули, и он слегка порезался. От вида собственной крови Юстас сначала впал в ступор, а минутой позже сполз по стене каюты, скорчившись, как загнанная тварь. В таком положении он провел не менее часа, пока не смог взять себя в руки и выйти на люди.
После полудня с палубы уже можно было рассмотреть раскинувшиеся по берегам знаменитые яблоневые сады Хоноя. Кроны еще не покрылись облачными шапками соцветий, но тут и там сквозь полупрозрачную зелень белели жемчужные россыпи.
Придворные ликовали, наблюдая синхронный танец двенадцати юных дев, во время которого те ловко подбрасывали и ловили пестрые круглые веера друг друга.
Юстас не мог заставить себя находиться в их обществе, в обществе будущих покойников, блеклых и ледяных, как речная рыба.
Пхе Кён подошла незаметно. Она протянула руку и на миг сжала его пальцы. Юстас ответил на эту скромную ласку, такую живую в мире его призрачных демонов.
– Ты не в себе, – шепнула она, прикрыв рот веером. – Я понимаю, но у людей могут возникнуть вопросы и подозрения.
Он окинул ее долгим взглядом, как если бы хотел запечатлеть навечно: свой зимний синий наряд она сменила на голубой, с орнаментом из белых цветов, а волосы распустила, как и все кисэн – высшие служанки – по случаю праздника, и они потоками патоки стекали по ее плечам. Юстас одновременно мог и не мог назвать эту женщину своей.
Пристальное внимание заставило ее чуть порозоветь и недоуменно поднять брови:
– Что не так? Тебе нездоровится?
– Помнишь, ты сказала, что не хочешь спасения?
Темные ресницы мигом опустились, отсекая Юстаса от всего, что крылось в ее душе.
– Да, я помню эту поэму, – тонким голосом отозвалась она. – Героиня клянется возлюбленному в вечной верности и готовности разделить его горькую судьбу.
«Возлюбленному» – вот что она сказала. Сказала, что любит, пусть и прикрывшись по привычке поэзией. Огонь этих слов за секунду выплавил лед из сердца. Юстас глупо и часто заморгал. Совладать с собой удалось, только остановив взгляд на проплывающем мимо береге.
Пхе Кён не уходила, видимо, дожидаясь ответа.
– А что, – начал он, – если возлюбленный вовсе не хочет больше ни жертв, ни борьбы, ни горечи? Что, если он хочет спасения не для себя, но для двоих? Ведь он тоже питает к… героине сильное чувство.
Сил взглянуть на нее после такой глупости не обнаружилось.
– Если кто-то будет спрашивать, скажу, что Андерсен-мо плохо переносит качку, – пробормотала переводчица.
И удалилась так же неслышно, как подошла.
Юстас с тихим стоном опустил голову на руки. Впервые женщина призналась
