— Не того я боюсь, — насупился Оль. — Когда Кинфер погиб, это получилось, знаешь… мы ж выросли вместе, с первого школьного дня. До сих пор… ну, это будто глядишь на пергамент, в котором дырка выжжена. Хоть и прошло четыре года.
Тахар молчал. Гласник остервенело уминал ложкой несчастные ягоды.
— Ежели Умма теперь выбрала тебя — ну, значит, оно того стоит. Я-то что, я только рад, что она голову подняла наконец после всего… вначале Кинфера не стало, а потом через год еще бабка ее померла... Плохо с ней было, с Уммой. А теперь она наконец улыбается и платья красивые носит, и раз так — значит, я слова против тебя не скажу. Улыбки и платья — это правильно, это хорошо. — Оль критически оглядел ягоды, бросил ложку в таз и пинком подвинул его к Тахару. — А вот что нехорошо — то, что ты ж, зараза, с ней не будешь! У вас же троих шатания по Мирам без края и конца, да неразлей-такая-дружба. Вот что плохо, прям дальше некуда как нехорошо!
Тахар задвинул таз под столик и взялся за ступку. Долго и старательно мельчил содержимое в чаше, и Оль уже подумал, что Тахар отмолчится, но тот все-таки заговорил:
— Мы всегда так жили, с двенадцати лет, с первого путешествия в Мир. Все эти годы мы были больше там, чем здесь. И всегда — больше друг с другом, чем с прочими. Мы это выбрали, решили так, понимаешь? Мы можем уходить в Миры на много дней, и не сказать, чтобы нам так уж хотелось проходить через портал обратно.
Ему не обязательно было что-то объяснять. Оль все понял еще в тот вздох, как узнал, что Тахар сумел использовать жизненную силу умирающей Алеры. Такая связь могла возникнуть только в одном случае: когда люди друг другу — ближе некуда. Когда они — считай что один человек. Оль все понимал и просто сердился — из-за Уммы и собственной обиды — он привык считать самоучек недотепами, но теперь только и видел, что эти самые недотепы оказываются проворней, удачливей и попросту счастливей его, обученного гласного мага.
— Свихнутые вы какие-то, — бросил Оль. — Взрослые люди, а живете, как дети.
— Быть может, и свихнутые, — с непонятной усталостью согласился Тахар. — Только заметь, мы никому своего счастья не навязываем. Зато все вокруг стремятся побыстрее донести до нас свои ценные мнения.
Оль смутился, отвернулся, принялся раскладывать побеги бегунчика на деревянной досочке.
— Ну положим. Только ж разве может быть, чтоб людей ничего не держало в мире, где они всю жизнь прожили?
— Не может. — Тахар помолчал, подбирая слова. — Всех нас что-нибудь да держит. Только, знаешь, с каждым годом все меньше. С каждым годом все больше народу нас не одобряет и постоянно напоминает, что мы чокнутые. Ну, наверное, они правы, только у нас иначе не получается. И мы не понимаем, отчего должны хотеть, чтобы получалось иначе. Вот скажи, чего такого интересного мы лишаем себя, а? Ты можешь представить, чтоб Алера напялила платье, стала варить мужу кашу и на том успокоилась?
— Не могу, — согласился Оль. — Только, быть может, стоило бы? Жизнь — она не только про интерес, а еще и про полезность. А чего полезного делают твои друзья кроме того, что носятся по Мирам, как подлетки беспутные?
На вздох губы Тахара сжались в нитку, и гласник ощутил себя неблагодарной скотиной. Ничего они не делают полезного, ну да! А как насчет того, что эти трое таскаются за тобой хвостами? Быть может, только благодаря им тебе, балда тугодумная, ничего не свалилось на голову на пустынной улочке Мошука или не прикончило на тракте!
Понять бы, что ими двигало, когда они взяли Оля под свои крылья. Приязнь к нему? Мысль о его сродстве с Тахаром, который, сложись судьба иначе, тоже мог стать гласником в каком-нибудь городе? Забота Тахара об Умме, которая тревожилась за своего школьного друга? Но Оль видел, что никто из троих не тяготится взятой на себя ролью опекатора и относится к ней серьезно — значит, это было их общее решение, а не уступка одному из друзей. Значит, все трое посчитали такой порядок вещей нужным и правильным.
Оль не понял, догадался ли Тахар о его мыслях,— вернее всего, да, уж больно хитрым был быстрый взгляд его темных глаз. Но вслух он сказал совсем другое:
— Вообще-то Элай мастерит неплохие луки. Только не продает дальше Эллора, в Ортае мало кто пользуется луками. Еще он самострелы умеет делать, но простенькие. Их не продает совсем, потому как с самострелом любой дурак — герой, а дураков Элай не любит.
— Ну положим, он не бесполезен, — охотно признал Оль, торопясь загладить свою нечаянную грубость. — А вот Алере не помешало бы это самое… каши варить.
Тут же гласник чуть было не ляпнул, что не возражал бы, чтоб Алера именно ему варила каши, и сам удивился своему нахальству.
— Аль еще полезнее Элая. — Тахар выпрямился и посмотрел на Оля сердито. — Она умеет Кристаллы сращивать, очень здорово с ними справляется. Ты быстро судить бросаешься, попробовал бы сначала разобраться, а?
Оль проглотил этот справедливый укор, но не смог не возмутиться по поводу камней:
— Как вы можете использовать Кристаллы теперь, а? Ведь уже известно, что это демоновы происки, что нельзя было тащить их из Миров…
— Так они уже притащены. Если Аль не будет их сращивать, если даже мы их выбросим в колодец — они что, перестанут работать?
— Не перестанут.
— Ну так чего ты хочешь?
Оль смутился. И правда — чего сделаешь, если вредоносная зараза уже здесь, хоть ты трогай ее, хоть не трогай — действие одно и то же. Но противно ведь!
— Эй, — осенило вдруг гласника, — так, быть может, собрать Кристаллы в кучу да затолкать обратно в Миры? Ну хоть сколько получится?
Тахар аж поперхнулся:
— Ты представляешь,
