Фасад их дома, в отличие от прочих на этой улице, был высоким и широким. Двери выходили прямо на общественный тротуар. Дом построили из стеклянных глыб, найденных первыми поселенцами по всей планете. Стены сложили из огромных, от метра до трех, синих и зеленых блоков разнообразной формы. Была даже одна ярко–красная глыба, почти в самом центре стены. Сквозь стекло тянулись извивающиеся спиралевидные тени, возможно, какие–то минеральные вкрапления, хотя в редких случаях, когда удавалось расколоть глыбу или размолоть ее (так чаще всего и делали, хоть это было непросто), внутри не находили ничего, кроме стекла. По вечерам свет проходил сквозь стены, и дом сиял. Даже днями казалось, что он слегка светится, особенно такими хмурыми и дождливыми.
Увидев знакомый яркий фасад, Ингрей поняла, как давно ей хотелось вернуться под крышу родного дома. Хотя, с другой стороны, она была сбита с толку противоречивым чувством, словно дом, в котором она выросла, стал совсем чужим. Или она стала тут чужой. Дом изменился, цвета выгорели или тени стали извиваться по–другому, чем ей казалось в детстве? Или это все из–за того, что она вернулась без денег лишь с одной отчаянной надеждой стать хоть кем–то и еще немного побыть членом семьи Аскольд? Она прекратила размышлять над этим, потому что промокла и очень устала. Дверь распахнулась от ее прикосновения, и они вошли в просторный холл.
Тишина, только шум дождя снаружи и стук капель, падающих с одежды на янтарную плитку пола. Именно здесь, в холле, висели самые важные семейные раритеты. Представители древних кланов, такие как Этьят Будраким, находили это вульгарным и пошлым. Зато гости сразу понимали, в чей дом они пришли. У лестницы стояла скамейка, на которой можно было подождать, разглядывая белую стену, украшенную по верху борюдом из красных, синих и зеленых треугольников. На ней висели самые лучшие экземпляры меморабилии — входные билеты на сессии Ассамблеи и праздники, проведенные десятки и даже сотни лет назад. Все они были напечатаны изящным черным шрифтом на плотной бумаге с коричневой рамкой. А еще здесь висела целая радуга пригласительных голубого, желтого, розового и лилового цветов, с датами, именами предшественниц Нетано или ее прославленных друзей и родственников. Кроме того, имелась небольшая группа прямоугольников из черного холста с собственноручно написанными белой краской именами, витиеватым почерком или печатными буквами, в зависимости от способностей и настроения писавшего.
— Так–так, — пробормотало Гарал, стоя рядом. — Моя работа в личном ларии Аскольдов. Это достижение!
— Что? — изумленная Ингрей повернулась к нему, нахмурилась. — Твоя… На черном холсте?
Это были очень популярные раритеты двухсотлетней давности, они сильно отличались от остальных, предки так когда–то развлекались. Их довольно легко подделать при наличии нужных материалов, если при этом еще знать подходящие имена и иметь образцы почерка. Ей никогда не приходило это в голову до тех пор, пока она не познакомилась с Гарал.
— Нет. Хотя некоторые из них тоже могут быть поддельными. Нужно рассмотреть поближе.
— Тогда что… — Она запнулась. Им не следует вести такие разговоры. И вообще, это неважно. Лучше прямиком подняться наверх, в ее комнату. Там ванна и сухая одежда. Ее вещи вряд ли подойдут Гарал, потому что Ингрей среднего роста и слегка полновата, но нужно же его одеть. За ними по всему дому останутся мокрые следы: в фойе, на лестнице, в коридоре, ведущем в ее комнату. Ничего, мех все приберет. Не успела Ингрей об этом подумать, как в холл пробрался маленький серый мех. Скованно перебирая ногами, он сразу устремился к огромной луже, в которой они стояли. Ингрей это не понравилось, не хотелось, чтобы кто–то понял, что им довелось совершить не слишком приятную прогулку от транспортного узла до дома. Несомненно, слуги заметили, что кто–то пришел, и теперь в любой момент…
В холл вошел слуга. Бросил невозмутимый взгляд на лужу, над которой трудился мех, и сказал:
— Мисс Ингрей. Ваша мать в приемной.
Проклятье! Это не просто информация к размышлению, а скорее всего, прямой приказ из уст самой Нетано. Ингрей подавила тяжелый вздох.
— Благодарю.
Она посмотрела на молчаливое, сутулое, изучающее пол Гарал. Ингрей не собиралась представлять его Нетано, по крайней мере не сразу. Но если она пошлет его в свою комнату или попросит постоять в коридоре, то это может вызвать любопытство и привлечь лишнее внимание.
— Нужно поговорить с мамой. Надеюсь, разговор будет недолгим.
Ей ужасно хотелось добавить: «Будь осторожно, не привлекай к себе внимания». Если Нетано заметит Гарал, она наверняка начнет задавать вопросы, тут и сказке конец. Гарал промолчало, даже пальцем не шевельнуло в ответ, но последовало за ней, когда Ингрей пошла к двери приемной.
Передняя стена приемной была сделана из синего и зеленого стекла, а напротив двери, через которую они вошли, находилось окно во всю стену. За ним виднелся омытый дождем сад: покрытые мхом валуны, серебристые мокрые ивы, три каменные скамьи, клумбы с цветами, поникшими от дождя и поблекшими от пасмурной погоды. С остальных двух стен свисали гирлянды из грубого шелка, свитые из красных, желтых и зеленых лент. Нетано Аскольд, почти такая же высокая, как Гарал, и внушительно полнотелая, сидела на низкой мягкой скамеечке со спинкой. Волосы Нетано, густые и темные — из таких шпильки уж никогда не выпадают, а уложенная прическа не рассыпается, — были убраны под ярко–желтую повязку, веером поднимающуюся над головой. Если Ингрей когда–нибудь и жалела, что она не родная дочь Нетано, так только из–за волос.
Нетано беседовала с двумя гостями, которых Ингрей никогда раньше не видела. Мужчина и женщина,
