Я смотрела, как крохотные оранжевые угольки превращаются в серый пепел, поднявшийся в воздух после нашего прихода. Густой клуб дыма завис над нашими головами, словно не желал пропустить то, о чем мы собирались узнать.
Я не нашла в себе сил высказать возмущение этим ядовитым дымом – слишком нервничала из-за тех новостей, которые могли оправдать или окончательно приговорить дядю. Однако Томас, казалось, был готов перепрыгнуть через стол и затолкать остатки табака курильщику в легкие.
Дрожащими руками редактор указал на чайный сервиз, стоящий на буфете у стены.
– Если кто-то из вас захочет подкрепиться, прежде чем мы начнем, прошу вас, угощайтесь.
Блэкберн посмотрел на меня, приподняв брови, но я покачала головой. Я не хотела задерживаться там дольше, чем необходимо. Это место подавляло меня, а редактор вызывал нервную дрожь.
– Нет, спасибо, мистер Дойл, – сказал он. – Если не возражаете, я бы хотел увидеть то письмо, о котором вы говорили.
– То, что вы сейчас увидите, довольно неприятно, – предупредил мистер Дойл, глядя именно на меня. – Особенно для юной леди.
Я улыбнулась, наклонилась над столом и произнесла самым любезным тоном, на какой была способна:
– В свободное время я вскрываю тела покойников. Два из них принадлежали жертвам Кожаного фартука. Запах, который заполнял комнату, мог поставить на колени мужчину, а я помогала дяде во время вскрытий, стоя в луже застывшей крови, – я откинулась на спинку стула, и кожаная обивка скрипнула, будто в знак неодобрения. – Что бы вы ни показали нам, мой желудок справится с этим, я вас уверяю.
Мистер Дойл побледнел, потом коротко кивнул и стал перебирать лежащие перед ним бумаги. Трудно было сказать, что его больше смутило – моя неподобающая для дамы деятельность или то, что я ему о ней сообщила нежным детским голосом. В любом случае я почувствовала себя немного лучше, заставив его самого ощутить неловкость.
Томас фыркнул, потом поднял руки извиняющимся жестом, когда мистер Дойл сердито взглянул на него. Блэкберн перестал выглядеть как должностное лицо; он казался таким же мальчишкой, как Томас, и ему лишь чуть лучше, чем Томасу, удавалось скрыть свой смех.
Я по-новому взглянула на Блэкберна. Томас прав: в его лице было нечто обезоруживающее. Одним застенчивым взглядом он завоевывал ваше полное доверие.
Мистер Дойл откашлялся.
– Ну, тогда ладно. – Он открыл верхний ящик стола, достал письмо, потом подтолкнул его по крышке стола туда, где сидели мы (кстати, на стульях с жесткими прямыми спинками). По-видимому, ему уже не терпелось от нас избавиться. Я чуть было не сообщила ему, что это чувство обоюдно. – Это пришло по почте сегодня утром.
Томас схватил письмо раньше Блэкберна и меня и прочел вслух.
«Любезнейший Шеф, я все время слышу что полиция меня поймала но пока они меня ни остановили». Томас открыл рот, без сомнения, готовый высказать что-нибудь в духе Томаса, поэтому, чтобы ему помешать, я выхватила письмо из его рук и прочла его сама.
Грамматика была кошмарной.
Я быстро читала дрожащий петляющий почерк, и с каждым прочитанным предложением по моей коже ползло все больше мурашек. Чернила имели кроваво-красный цвет, вероятно, для того, чтобы нагнать страху на читателя, словно самого послания было бы недостаточно. Насколько я поняла, оно, возможно, было написано настоящей кровью.
Меня ничто не удивило бы, когда дело касалось этого безумца.
«Любезнейший Шеф,
Я все время слышу что полиция меня поймала но пока они меня ни остановили. Я рассмеялся когда они с таким умным видом решили что напали на правильный след. Эта шутка насчет Кожаного фартука рассмешила меня до судорог. Я открыл охоту на шлюх и не перистану их потрошить пока на меня не наденут наручники. Последняя работа была шикарна. Дама не успела даже пискнуть. Как они смогут меня теперь поймать. Я обожаю свое дело и хочу начать все снова. Вы скоро услышите обо мне и моих забавных играх. Я сохранил немного настоящего красного вещества в бутылке из-под имбирного пива после последнего дела чтобы написать это письмо но оно стало густым как клей и я немогу им воспользоваться. Надеюсь, красные чернила сойдут, ха-ха. В следующий раз я отрежу даме уши и пошлю их полицейским, просто ради смеха. Как вам такая идея? Придержите это письмо до тех пор, пока я не выполню следующую работу, а потом сразу же опубликуйте. У меня такой красивый и острый нож, мне хочется приступить к делу немедленно, если подвернется случай. Удачи вам. Искренне ваш
Джек-потрошитель
Я невазражаю против такого прозвища
P.S. Проклятье, я отправил это письмо, неуспев смыть с рук красные чернила. Пока не везет. Теперь говорят, что я врач. Ха-ха».
Когда я положила письмо, мои мысли закружились в водовороте надежды и страха. Хотя и нет гарантии, что это письмо дядю спасет, оно, несомненно, может помочь.
Томас и Блэкберн прочли письмо и откинулись на спинки стульев. Целую вечность никто не произносил ни слова, пока Томас не заговорил.
– Что за шутка насчет Кожаного фартука? Я не помню, чтобы полицейские говорили что-то шутливое об этом. Разве только он знает что-то, чего не знаем мы.
Редактор Дойл и Томас уставились на Блэкберна, ожидая от него ответа, но Блэкберн только вздохнул и провел ладонью по своему усталому лицу.
Красив он или нет, но он выглядел так, будто плохо спал с того последнего раза, когда я его видела.
– Понятия не имею, о чем говорит автор этого письма. Вероятно, он говорит о том, что в заголовках газет его окрестили Кожаным фартуком.
Я прочистила горло и посмотрела на мистера Дойла.
– Автор этого письма просил не обнародовать его несколько дней. Почему вы позвонили суперинтенданту Блэкберну?
Мистер Дойл обратил на меня свой взгляд, полный безмерной усталости.
– Даже если это письмо окажется фальшивкой, присланной каким-то ненормальным гражданином, я не мог сохранить его в тайне, не взяв греха на душу, – он сделал глоток чая, потом достал из кармана флягу и отпил из нее, нимало не смущаясь. – Я не стал его публиковать, но если он выполнит свои угрозы, я не хочу испытывать угрызения совести.
Меня вдруг охватило чувство тревоги. Здесь происходило нечто странное, кроме покаянного заявления редактора. Нечто неуместное, чего я не могла до конца осознать. Потом меня осенило: Томас Кресуэлл вел себя необычайно тихо. Обычно в подобной ситуации ему было что сказать и о чем поспорить.
Он поднес письмо к самому лицу и понюхал. Я понятия не имела, как он сумеет сделать какие-то выводы из запаха, но не стала бы утверждать, что это невозможно. Это слово никак нельзя было применить к нему.
– Полагаю, его доставили в конверте, – сказал он, не потрудившись оторвать взгляд от письма. –
