Подъехав к «Ласточке», Архипыч и Прохор разделились. Нижним чинам вход в подобные заведения был заказан, так что старый матрос остался у экипажа, а прилично одетый камер-лакей, придав лицу значительное выражение, двинулся вперед.
– Местов нет, господин хороший, – преградил ему дорогу верзила швейцар.
В ответ на это господин Сапожников, нимало не смущаясь, протянул отставному матросу серебряный рубль, который тот тут же спрятал в кармане, но проход освобождать не спешил.
– Барин, – почти с жалостью проговорил он, – шли бы вы, право, отсель. Тут господа офицеры гуляют, а ваше благородие в штатском. Еще нарветесь на скандал, чего доброго…
Как будто подтверждая его слова, широко распахнулись двери, и из них буквально вылетело тело какого-то господина.
– Ну вот, извольте видеть, – прогудел привратник, – его благородие господин Ножин нас покинули!
– Это какой же Ножин, часом, не корреспондент ли «Нового края»?
– Они самые. И то сказать, господа офицеры его жалуют и даже сами и пригласили, а вот поди же ты. Как подвыпьют, так стрюцкий, и шабаш!
Пока швейцар рассказывал все это внимательно слушающему Прохору, журналист поднялся из пыли и, отряхнув сюртук, принялся возмущаться:
– Это черт знает что такое! Я не позволю так обращаться с представителями свободной прессы! Я дворянин! Я на дуэль могу…
– Господин репортер, не извольте шуметь, – прервал его излияния отставной матрос, – у нас тут приличное заведение-с!
Газетчик внимательно посмотрел на его пудовые кулаки и заметно стих.
– А что, братец, их императорское высочество сегодня не появлялись? – тихонько спросил швейцара камер-лакей.
– А вам бы это за какой надобностью? – насторожился верзила.
– Ты, тля худая, отвечай, коли тебя спрашивают, – строгим голосом спросил незаметно подошедший старый матрос.
– Чего? – недоверчиво протянул швейцар в ответ. – Ты чего, старинушка, ополоумел?
– Это ты, Пантюшка, ум последний пропил в своем кабаке, – немедленно ответил великокняжеский вестовой, добавив для образности пару крепких выражений.
– Архипыч? – выпучил глаза тот в ответ. – Живой еще, старый черт!
– Не дождешься, паскуда. А теперь говори, а то пока я тут с тобой лясы точу, у нас, чего доброго, лошадей уведут.
– Не, не уведут, – осклабился верзила, – у нас тут не озоруют. А что до их императорских высочеств, так они оба у нас нынче. А потому опасаемся, как бы чего не вышло. Все-таки один по кавалерии, а другой по морскому ведомству, сами понимаете, всякое бывает.
– Что? – воскликнул подслушавший их репортер. – Так они оба тут! Немедля пропусти меня обратно! Боже мой, такая удача, а меня выш… как они могли!
– Ваше благородие, – строго посмотрел на него швейцар, – людским же языком говорю, извольте не шуметь!
– А как бы узнать, Алексей Михайлович в порядке? – спросил Прохор, дождавшись, пока представитель свободной прессы затихнет.
– А чего им сделается? Сидят в отдельном кабинете, да…
Рассказ привратника прервал звук бьющегося стекла и резанувший по ушам истошный женский крик. Следом из выбитого окна вылетел, отчаянно при этом матерясь, какой-то субъект и покатился туда, где пару минут назад валялся Ножин.
– Тьфу ты, пропасть! – вздохнул отставник и опрометью ринулся внутрь заведения.
Великокняжеские слуги, переглянувшись, побежали за ним, а следом, воровато озираясь, направился репортер. В зале дым стоял коромыслом, со всех сторон слышалась ругань, перемежаемая визгом дам местного полусвета. Откуда-то сверху двое лакеев тащили офицера в расхристанной гусарской венгерке, а еще один кавалерийский штаб-ротмистр прикрывал их отход, размахивая бутылкой шампанского. Друзья немедленно направились наверх, но, как ни старались, отыскать хозяина им не удавалось. Какой-то прапорщик по адмиралтейству[90], увидев Архипыча, попытался дать тому в ухо, но камер-лакей походя ткнул его в бок, после чего тот не удержался на ногах и рухнул. Поняв, что ничего больше не найдут, друзья развернулись и так же организованно покинули поле боя. Тем временем «соленый прапор», недоуменно озираясь, сумел-таки поднять свое бренное тело и, наткнувшись на Ножина, с самой искренней улыбкой дал ему по физиономии.
Покинув варьете, Прохор покрутил головой и немного удивленно спросил у старого матроса:
– Сколь служу с тобой, Никодим Архипович, а все не надивлюсь, нешто ты и впрямь всех флотских знаешь?
– Эх, Прошка-Прошка, сопля ты береговая, – спокойно отвечал ему тот, – зачем мне всех знать-то? Главное, чтобы они меня знали, так-то вот! Ты мне другое скажи, где наш сокол ясный летает, Алексей свет Михайлович?
* * *Алеша открыл глаза и тут же зажмурился, как от боли. Тусклый свет, едва пробивавшийся через занавешенное окно, казался совершенно нестерпимым, а голова болела так, как будто они вчера… а что, кстати, было вчера?
– Как вы себя чувствуете, Алексей Михайлович? – раздался рядом знакомый голос с легким кавказским акцентом.
– Что? – недоуменно отозвался великий князь и, обернувшись, отпрянул в испуге от заросшего густой бородой лица.
– Я спрашиваю, как вы себя чувствуете? – невозмутимо повторил Микеладзе.
– Александр Платонович?
– Значит, уже лучше, – обрадованно заключил порт-артурский жандарм.
– А где это я?
– В тюрьме, мой дорогой! – с нескрываемой иронией ответил ему ротмистр.
– Как? – почти вскочил Алеша, но тут же со стоном опустился обратно.
Тем временем грузинский князь заботливо протянул ему какой-то сосуд с питьем, которое тот с благодарностью выпил.
В голове сразу же прояснилось, и он смог более подробно осмотреть окружающую обстановку. Обведя глазами стены, обвешанные коврами, и задержавшись на столе со стоящим на нем граммофоне, великий князь уже более уверенным тоном сказал:
– Я как-то иначе представлял себе обстановку в пенитенциарных заведениях Российской империи.
– Это хорошо, что к вам вернулась способность шутить, ваше императорское высочество. Что до обстановки, то все зависит от того, в каком именно качестве вы очутились в нашем заведении.
– А как я вообще здесь оказался?
– Вам
