Ее единственная надежда состояла в том, что Алекс так увлечется своими излияниями, что не даст ей вставить и слова. Потому что суровая правда крутилась у нее на языке, и она, как никогда, была близка к тому, чтобы все ему рассказать.
«Она – монстр, Алекс, а вы – пешка в ее игре, цель которой наказать Рамзеса, ее создателя, – мысленно обращалась она к нему. – Всего лишь пешка, как это ни прискорбно. Билет в Оперу, который она предложила вам, она забрала у трупа. А пока вы ждали, когда она вернется на свое место, она пробралась в дамскую комнату, где пыталась свернуть мне шею, чтобы бросить мое мертвое тело к ногам Рамзеса. Это была только месть. Месть, и больше ничего. Месть за то, что несколько тысяч лет тому назад Рамзес отказался дать волшебный эликсир ее любовнику».
Но рассказывать ему такие вещи было слишком рискованно.
– Ваши очки привлекают внимание, – заметил Алекс, возвращая ее к действительности.
– Правда? – растерянно спросила она. – Мне порекомендовал их мой доктор.
– Доктор или мистер Рамзи? Он большой знаток древних целительных рецептов. По крайней мере, все время говорит об этом. В своем последнем письме отец написал мне, что Рамзи дал ему какое-то старинное снадобье, которое полностью вылечило его больную ногу.
«Снадобье это, дорогой мой, – подумала Джулия, – вылечило в нем намного больше, чем просто его ногу».
Возможно, одно маленькое разоблачение как-то облегчит ее вину перед ним и хоть немного загладит ее угрызения совести.
Она сняла очки, и Алекс, увидев, какими ослепительно синими стали ее глаза, застыл в изумлении. Сейчас он был похож уже не на сломленного горем человека, а на юношу, впервые в жизни наблюдающего восход солнца с вершины высокой горы.
– Боже мой, – ошеломленно прошептал он.
– Да, это удивительно, я знаю, – сказала она.
– Что же произошло?
– Доктор говорит, что это либо своеобразная реакция на потрясение, либо повреждение радужной оболочки глаз от яркого солнца. Вероятно, это результат того, что я потеряла отца.
Не переусердствовала ли она, меняя свою версию такого превращения и приукрашивая ее? Оставалось надеяться, что нет.
– Выходит, скорбь и травма, – подытожил он.
– Да, – согласилась она, вновь водружая очки на переносицу. – Я не хотела вас пугать.
– Удивительно, – тихо сказал Алекс.
– Что именно? – не поняла она.
– Удивительно, что горе в сочетании с телесным повреждением вместе могут создать такую красоту, – рассеянно заметил он отстраненным тоном. – Но думаю, что никаких тайн тут нет. Не зря ведь говорят, что алмазы рождаются в результате жестоких катаклизмов, происходящих глубоко в земле.
– Но это же не алмазы, Алекс. Просто мои глаза.
– Но они прекрасны, как бриллианты, – сказал он. – Подозреваю, что именно из-за этого вы и не хотели мне их открывать.
– С чего бы это?
– Возможно, опасались разбудить во мне мои былые романтические чувства.
– Надеюсь, я все-таки не настолько тщеславна.
– Конечно, нет. Вы вовсе не тщеславны. Только хочу заверить вас, что я оставил в прошлом все свои надежды в отношении вас, даже самые иллюзорные. Был период до нашей поездки, когда я собирался ждать вас целую вечность. Я поклялся, что настанет такой день, когда вы увидите в моих чувствах к вам нечто большее, чем обременительную обузу.
– Алекс, я никогда не считала ваши чувства обузой.
– Считали, и это было вполне объяснимо. Ведь это в основном мой отец хотел поженить нас. Мой отец и ваш дядя. Мог ли я что-либо противопоставить мужчине, который на самом деле завоевал ваше сердце? Как только в вашу жизнь вошел мистер Рамзи, сразу стало понятно, что я проиграл. И сейчас я с этим смирился. Единственное, о чем я сожалею, это лишь о том, что несколько раньше я мог бы проиграть более изящно.
Алекс имел в виду тот неприятный вечер на направляющемся в Египет корабле, когда он настойчиво приводил ей всевозможные полуправдивые и предосудительные события из истории Египта с целью высмеять и опорочить в глазах Джулии своего нового конкурента. Но, что хуже всего, он не отказался от своих слов даже тогда, когда всем стало очевидно, насколько это огорчает их египетского компаньона по путешествию.
И все же он был довольно несправедлив к самому себе, и это уже вошло у него в привычку. История знает отвергнутых поклонников, которые делали вещи и похуже, чем затевали небольшую перепалку за обеденным столом.
– Вы настоящий джентльмен, Алекс Саварелл, и останетесь таковым навсегда.
– Вы слишком добры ко мне.
– Потому что вы не заслуживаете ничего иного, кроме доброго отношения.
– Я просто хотел сказать, что вы спокойно можете раскрываться передо мной с любой стороны – это делает вас еще более утонченной. Вы теперь свободны, Джулия. Свободны от моих прежних чувств, которые уже не вернутся, хотя я продолжаю относиться к вам с большим почтением. Но боюсь, что вас освободила от этого моя одержимость той безумной женщиной.
– Ох, Алекс. Я не уверена, что это соизмеримая цена.
– Что ж, к счастью, я единственный, кто должен будет ее платить.
– Но только до тех пор, пока будете настаивать на том, чтобы брать на себя ответственность за чье-то безумие и бредовые идеи, – возразила Джулия.
– Но не находите ли вы во мне какую-то глубинную слабость? – спросил Алекс. – Что-то такое, что оттолкнуло вас? Что-то, оттолкнувшее также и ее, заставившее ее так опрометчиво уехать на машине, несмотря на мой ярый протест?
– Разумеется, нет!
– Значит, очевидных изъянов во мне все-таки нет. Приятно это сознавать.
– Правда, в вас есть те же слабости, которые присущи многим мужчинам высокого происхождения.
– И какие же? – спросил он, вопросительно подняв бровь.
– Вы в меру упрямы, и у вас есть тенденция к тому, чтобы избегать сильных чувств.
– Рамзи определенно поощряет вас к тому, чтобы более свободно высказывать свое мнение. Я заметил это. Значит, вы не согласны с моим отцом?
– В каком смысле? – насторожилась Джулия.
Она рассчитывала собрать больше информации об Эллиоте, что-нибудь, помимо слухов о том, что он был замечен во многих казино по всей Европе, и нескольких упоминаний от Алекса о суммах, которые он присылал своей семье. Она скучала по Эллиоту.
– Он сказал это совсем недавно, – признался Алекс. – Собственно, я услышал это случайно, когда он заявил своему другу, что мое спасение состоит в том, что я не умею чувствовать глубоко. Что бы он подумал обо мне теперь, если бы узнал, что меня снедает любовь к какой-то безумной соблазнительной истеричке?
– Со стороны Эллиота было несправедливо говорить о вас такие
