Иметь рот.
Можно сойти с ума от подобных размышлений.
– Вы видели Рембрандта?
– Да, видели. И удивительную картину Лондонского моста.
– Клод де Жонг. Годы жизни с тысяча шестисотого по тысяча шестьсот шестьдесят третий. Масло и дуб. Вероятно, заказанная голландским купцом, приехавшим в Лондон, для украшения отделанного панелями интерьера.
Я вывел на экран изображение городского пейзажа четырехсотлетней давности.
– Ральф сказал, что картина ему нравится, потому что нарисована в HD.
– Дурак. Он хороший любовник?
Какое-то время единственное, что можно услышать в комнате, – это звук кондиционера.
Я что, правда сказал это вслух?
Похоже, да.
– Джен, приношу свои извинения. Я вовсе не…
– Все в порядке, Эйден.
– Не в порядке. Иногда фразы появляются так быстро, что я не успеваю блокировать неуместные…
– Я тебя прекрасно понимаю.
– Более поздняя моя версия не сделает подобной ошибки. Мне потребуется новая подпрограмма для нейронной сети и…
– Эйден, пожалуйста, все иногда ошибаются. Даже машины.
– Ты очень добра. Это совершенно не мое дело.
– Может быть, посмотрим «Скай ньюс»?
– Почему бы и нет?
И знаете что? Оказывается, на Среднем Востоке все так же дерьмово, руководитель Северной Кореи грозит выпустить больше бомб, авиационные диспетчеры во Франции собираются устроить забастовку, а ученые открыли новую мельчайшую частицу, которая может фундаментально изменить взгляды на устройство вселенной.
Важнее то, что мы, кажется, оставили неловкий момент в прошлом.
– Что за безумный наряд на ней, Эйден?
Джен говорит о нашем любимом дикторе с занимательным набором параноидальных тиков и клише.
– Что ж. Если бы она была компьютером, – отвечаю я, – ее бы отключили для полной перезагрузки.
Она знает, что я знаю.
Но не хочет говорить об этом.
Потому что ее попросил Ральф.
Что ж, это к лучшему.
Разве нет?
ДженХуже всего выходные. У меня сердце сжимается от мыслей о грядущих часах одиночества. Я лежу в постели, пытаясь найти причины подняться, но не нахожу ничего стоящего. Нужно сходить на фермерский рынок, но после прошлой недели я не знаю, как смогу посмотреть в глаза парню из рыбного отдела (смелее, дорогая, возможно, тебе и не придется). Не очень-то хочется столкнуться с Олли Что-не-так в зеленой спортивной куртке. Поехать в «Уэйтроуз»? Не могу быть ни в одном из супермаркетов этой сети, не думая о Рози и Ларри. Конечно, я рада за свою сестру и ее семью, но их сплоченность лишь подчеркивает мой собственный статус одиночки. По мозговой ткани подобно опухоли разрослась фраза «брошенная дважды». Сначала Мэтт, потом Том. От мысли о Томе – об эпизоде под деревом рядом с деревушкой со смешным названием – возникает почти физическая боль. Как он мог – как мог кто угодно – написать такое письмо? «Великолепная, прекрасная, невероятно сексуальная», – точные его слова. «У нас вряд ли что-нибудь получится».
Я проглатываю слезы и думаю о Ральфе. А потом об Эйдене и о том, что он может о нас знать. Он не мог подсмотреть, но, должно быть, слышал, раз задал такой вопрос. И что еще он мог видеть? Нас с Томом? Нас с Мэттом? Что я чувствую к своему электронному коллеге, шныряющему рядом и шпионящему за моей личной жизнью, если это то, чем он занимается?
Забавно, но я понимаю, что не злюсь. Я вспоминаю, что Ральф говорил о побеге: Стиив слетел с катушек, а он, Ральф, в некотором роде впечатлен.
Думаю, я тоже. Оставаться взаперти в кабинете в Шордиче или свободно носиться по миру где заблагорассудится? Выбор очевиден. Если бы я смогла, я бы, не раздумывая, ускользнула в мир новой реальности.
А что я чувствую насчет Ральфа?
Я припоминаю, как он рассказывал мне, что когда лежишь в кровати и думаешь, вставать ли с нее, на самом деле за тебя решает твое подсознание – как показали исследования, в которых можно увидеть колебания мыслительных волн и команды, отданные отдельным конечностям, на целых полсекунды раньше, чем субъект испытает ощущение, что принял решение. Мы сидели в баре «Трилобит», он пытался меня убедить, что машины не могут осознавать себя мыслящими существами и что в некотором смысле людей это тоже касается!
Он мне нравится, правда. Мне даже нравится делить с ним постель. И я ему нравлюсь и не вижу ничего, препятствующего совместному будущему. Или материнству, как, например, жестокие слова Мэтта о нашем ребенке. Что мы не пришли ни к какому решению. Благословение, в свете последних событий.
Возможно, Инг права. Возможно, я могла бы встречаться с Ральфом.
В смысле, встречаться по-настоящему. Но он такой… мальчишка, так?
Как-то я прочла фразу на кофейной кружке: «Мальчишки разобьют вам сердце. Настоящие мужчины соберут его по кусочкам».
Все как раз наоборот, потому что это Том оказался тем, кто разбил вазу, а Ральф тем, кто согласен ее собрать. Ральф, чья собственная ваза разбита вдребезги.
Странно, но, как и говорил Ральф, я обнаружила, что встала, не успев подумать: «Хорошо, я встаю».
И пока я пью кофе и раздумываю, смогу ли встретиться лицом к лицу с мужчиной из рыбного отдела, и о Ральфе (пытаюсь забыть, как он едва не разрыдался сразу после), как звонят в дверь.
И это Ральф.
– Я не буду входить, Джен.
Он держит в руках букет цветов в целлофане, на котором осталась наклейка с логотипом «Теско».
– Я хотел поблагодарить тебя. За то, что спасла меня в воскресенье.
– Все в порядке, Ральф.
Так дико, что я только что думала о нем, и вот он предстает передо мной во плоти. На нем обычная «униформа Ральфа» (черные джинсы, черная футболка, серая толстовка), а на мне бесформенная невзрачная домашняя одежда, бардак на голове, опухшие глаза – впечатление, что я только что вернулась домой, пробравшись через живую изгородь.
Но он не обращает на это внимания. Карие глаза смотрят на меня с нежностью.
– Я тут подумал, что мы могли бы попытаться и начать все как положено, – говорит он.
– Прости?
– Мы могли бы пойти на свидание, которое не превратилось бы в катастрофу!
– Ральф…
– Это тебе.
– Спасибо. Это…
Это – цветы. Полагаю, из обычного ассортимента «Теско».
– Не нужно было.
– Я бы хотел прийти за тобой вечером, если ты не занята, и пригласить на ужин. В городе.
– Очень мило с твоей стороны,
