Петров улыбнулся – сведения были важные. Генерал уже опросил несколько перебежчиков, дезертирство началось повальное. А вот разведка чехов другое дело – взгляд со стороны стоит того, чтобы к нему отнестись со вниманием. И тут заговорил другой солдат, коротко, четко и по существу, как настоящему военному и положено:
– Позиции их совсем не страшны – они только местами понастроили окопы из снега и облили их водою, чтобы лед был. Обойти везде можно. Я, брате-генерал, в вашем штабе план всех их укреплений нарисую, пулеметные точки покажу. Мы везде были. У них десятка два «максимов» всего, установили бы больше, но расчеты худы больно, стрелять не умеют, разбирать не могут – сам видел и даже учил их немного.
Чех ухмыльнулся, и генерал сразу же понял, что после «советов» этого солдата пулеметы стрелять совсем перестанут после первого перекоса, что при холщовых лентах обычное явление. А солдат, почувствовав его настрой, добавил решительно:
– Только скорее надо идти, и сразу Иркутск возьмете!
Тушамский остров на Ангаре,
командир Барнаульского стрелкового полка
полковник Камбалин
– Какая убогость мышления, – полковник Камбалин недоуменно пожал плечами – занятые партизанами позиции на острове никак не отвечали ни одному тактическому условию боя, а сила огня, вернее, его немощь, не соответствовала задаче остановить авангард белых войск, идущих по Ангаре.
Всего пара станковых пулеметов, к которым патронов в обрез, сотня винтовок с пятью обоймами на каждую – плотность огня никакая, неужели их вожаки думали, что белые войска деморализованы настолько, что сдадутся при первом выстреле, воткнут винтовки штыками в снег, испугаются многочисленного противника, преградившего им путь. Да, партизан собралось не менее пяти сотен, только вот вооружение у подавляющего большинства красных никакое – охотничьи дробовики, бесполезные на широкой глади Ангары, да, судя по дымкам, десятка два старых берданок. Последние ружья сняли с вооружения армии еще четверть века тому назад, когда перешли на трехлинейки Мосина, и еще до мировой войны стали распродавать с военных арсеналов населению – вот кто-то из здешних крестьян и прикупил по случаю. Патроны старые, еще дымным порохом начиненные, и вряд ли их много, может, по десятка три на ствол и наскребут.
– Георгий Максимович, – Камбалин повернулся к седоусому офицеру с полковничьими погонами на потрепанной шинели. – Дайте пару-тройку гранат, потом из пулеметов слегка поверху пригладим, может, сразу и сдадутся. Грех на душу не хочу лишний брать – судя по всему, красные партизаны местных мужиков мобилизовали наскоро. Побьем ведь дурней, как бабы без них хозяйствовать станут?
– Похоже на это, Александр Иннокентьевич, – старый артиллерист прищурил глаза. – Дистанция прямого выстрела, а потому не гранатой, а шрапнелью, на удар поставленной, угощу, хватит за глаза и этого.
Камбалин только кивнул в ответ, оценив перспективы боя для красных как совершенно неудовлетворительные. Стрелкиˊ его Барнаульского полка, отступавшие с Алтая, уже залегли в пятистах метрах от острова, двигаясь к нему перебежками, установили пулеметы. Теперь большевикам с острова никуда не деться – даже бегство не спасет, от пули еще никто не убегал. Сотня саженей по ровной ледяной глади до спасительного берега, укрытого тайгой, совершенно невозможная дистанция даже для стремительного арабского скакуна, – станковый пулемет за это время две ленты в 250 патронов каждая опустошит, и даже вода в кожухе на таком морозе не вскипит. Куда уж там убежать мужикам в валенках и унтах, да еще по скользкому льду, запорошенному снежком…
Камбалин обвел веселым взглядом большую, сотни в три, толпу понурившихся крестьян. Как он и предполагал, все они оказались местными уроженцами, из таежных сел Тушамы, Невона и Карапчанки, что растянулись по берегам Ангары на добрых полсотни верст. Опытный полковник оказался прав – партизаны не рассчитывали, что белые не только станут драться, но у них еще окажутся в колонне пушки. И хотя на открытую позицию была установлена одна трехдюймовка, остальные три везли на санях в разобранном виде – мороки много тащить пушку на колесах по санному следу даже по гладкому льду, по таежным проселкам орудие зимой вообще не протащишь, – но этого за глаза хватило. Две шрапнели начисто разворотили прибрежные кусты – стрельба с острова сразу прекратилась. А затем застрекотали пулеметы, «подстригая» кустарник и высокие сосны, – сбитые пулями ветки падали на головы ошалевших от страха мужиков.
Какой тут бой – тут даже самые упертые моментально осознали, что если белые начнут серьезно обрабатывать остров, то никого в живых не оставят. Сдались сразу, за неимением белого флага ограничились выбрасыванием на лед винтовок и ружей. Затем поднимались с поднятыми вверх руками. Правда, не все – нескольких вожаков, наиболее яростных большевиков, которые вздумали под угрозой расправы заставить драться до последнего патрона, просто пристрелили в спину или зарезали ножами.
Народ в здешних местах суровый и бесхитростный: закон – тайга, а медведь прокурор!
Всех пришедших «братчан» наскоро повязали и выдали на расправу – раз те закоренелые красные, иначе бы не подались со своих насиженных мест так далеко на север, то пусть белые их и судят. Полковник Камбалин, ввиду болезни генерала Сукина, поступил просто – приказал пришлых расстрелять и спустить в проруби, что были большевиками заранее выдолблены во льду. А местные крестьяне наперебой объяснили, кого там собирались живьем топить после сдачи в плен белогвардейского отряда. Теперь нужно было решать, что делать с местными ополченцами, их мобилизовали подчистую, от безусых юнцов до заросших седыми бородами стариков.
– Омманули нас, ваш бродь, – гундосили все хором. – Читали гумаги, злыдни, мол, идут, всех режут. Мы баб и девок попрятали, а сами сюда пришли. А вы наши, русские люди! Как есть, омманули, подлые!
Камбалин ни на грош не поверил их показному покаянию, хотя видел, что страх пробирает мужиков основательно. Кто-то за его спиной отчетливо хмыкнул, донесся иронический шепот одного из офицеров полка: «Если бы я сам эту листовку прочитал, то с ножом бы на остров пошел с такими варнаками, как мы, сражаться!»
Улыбавшиеся офицеры взорвались хохотом – красная агитация была проста и незатейлива, но действенна. Кому из крестьян не захочется свои хозяйства от «лютого зверья» уберечь, что всех грабит, режет, насилует, а огромные богатства на санях своих везет. И, судя по всему, именно последнее обстоятельство и побудило мужиков взяться за оружие. Ведь не только воевать придется, но имущества чужого прихватить, в хозяйстве все пригодится, тем паче в глухой тайге, где с началом междоусобицы ничего и
