– Не знаю.
– Тогда вы не отыщете Хулиана.
– В воспоминаниях? – рискнул предположить я.
Плано одарил меня улыбкой.
– Вы хотите сказать, что он вернулся в Барселону? – уточнил я.
– Не в Барселону, а к тому, что он любил.
– Я не понимаю.
– Хулиан тоже не понимал. По крайней мере, в течение долгого времени. Ему пришлось прожить целую жизнь, чтобы осознать, что́ было самым дорогим для него.
За долгие годы я наслушался множество историй о Караксе и все же растерялся, как и в тот день, когда приехал в Париж.
– Если вы тот, за кого себя выдаете, вам следовало бы знать, – уверенно заявил Плано. – И, как принято говорить в «литературе», вы закрываете глаза на правду, хотя вряд ли настолько глупы.
Я поперхнулся.
– Я сообразил, о чем вы говорите. Вернее, о ком.
– Тогда вы знаете, что вам нужно сделать.
В тот же вечер я распрощался с Парижем, Паскаль, блестящей карьерой в ресторации и гнездышком в облаках, отправившись на вокзал Аустерлиц. Потратив оставшиеся деньги на билет в третьем классе, сел на ночной поезд до Барселоны. Я прибыл в город под утро, пережив путешествие благодаря щедрости пожилых супругов из Лиона, ехавших навестить дочь. Они поделились со мной обильными яствами, купленными вечером на рынке на улице Моффетар, а я допоздна развлекал их своими рассказами. «Счастливого пути, – пожелали они мне на перроне. – Ищите женщину…»
В течение нескольких дней после возвращения все вокруг казалось мне маленьким, тесным и серым. Свет Парижа еще не изгладился из моей памяти, а мир вдруг сделался огромным и далеким.
– Ну что, вы видели «Эмманюэль»? – допытывался Фермин.
– Отличный сценарий, – отвечал я.
– Я так и думал. Им уже интересовался Уилли Уайлдер и компания. Признайтесь, а вы встретили Призрака Оперы?
Фермин коварно улыбнулся. Мне следовало догадаться, что он прекрасно понял, зачем я ездил в Париж.
– Не совсем, – неохотно произнес я.
– Так что, вы теперь не поделитесь со мной смачными подробностями?
– Я ждал, что вы расскажете мне что-нибудь этакое. Помните?
– Сначала разберитесь со своей загадкой, а там посмотрим.
– По-моему, вы поступаете несправедливо.
– Добро пожаловать на планету Земля! – воскликнул Фермин. – Кстати, удивите меня. Скажите что-нибудь по-французски. Bonjour и oh la la не годятся.
– Cherchez la femme[90].
Фермин нахмурился:
– Классический принцип, если дело доходит до мало-мальски изощренной интриги…
– Voilà…[91]
Могила Нурии Монфорт находилась в старой части кладбища Монтжуик, неподалеку от погребения Исабеллы. Она располагалась на возвышении, окруженном деревьями, откуда открывался вид на море. Именно там летним вечером 1977 года я нашел Хулиана Каракса, обегав в бесплодных поисках все уголки Барселоны, которая начала уже растворяться во времени. Каракс положил цветы на могильную плиту и опустился на каменную скамейку около надгробия. Он сидел у могилы около часа, беседуя с собой. Я не посмел нарушить его уединения.
Несколько дней подряд я заставал Хулиана Каракса на одном и том же месте. Он слишком поздно понял, что та, кто был ему дороже всех на свете, женщина, пожертвовавшая ради него жизнью, больше никогда не услышит его голоса. Он ежедневно возвращался к месту ее упокоения и садился у могилы, чтобы поговорить с ней и провести рядом остаток жизни.
Однажды Хулиан Каракс приблизился ко мне, посмотрев с молчаливым вопросом. Кожа, обгоревшая при пожаре, восстановилась, создав ему новое лицо без возраста, лишенное всякого выражения, которое он прятал под густой бородой и шляпой с широкими полями.
– Кто вы? – В его голосе не звучало ни тени враждебности.
– Меня зовут Хулиан Семпере. Я сын Даниэля и Беа.
Хулиан Каракс кивнул.
– Они здоровы?
– Да.
– Знают, что вы пришли сюда?
– Об этом никому не известно.
– Позвольте поинтересоваться, зачем вы сюда явились?
– Могу я пригласить вас на чашечку кофе?
– Я не пью кофе, – ответил он. – Но можете угостить меня мороженым.
Наверное, выражение лица выдало мое удивление.
– В детстве я не пробовал мороженого. Я открыл этот десерт позднее, как и множество других вещей…
Мечтая об этом мгновении, я перевернул Париж и Барселону лишь для того, чтобы встретиться с ним. И вот наконец томным летним вечером сидел с Хулианом Караксом за одним столиком в кафетерии с прохладительными напитками на Королевской площади, заказав ему два шарика земляничного мороженого и вафлю. Себе я взял лимонад со льдом, поскольку уже начинала донимать душная жара, становившаяся проклятием Барселоны каждое лето.
– Чем я могу быть вам полезен, сеньор Семпере?
– Если я объясню вам, вы сочтете меня глупцом.
– У меня сложилось впечатление, будто вы потратили время, разыскивая меня. И теперь, когда вы меня все-таки нашли, я сочту вас глупцом, если вы мне ничего не расскажете.
Я выпил полстакана лимонада одним глотком и поведал ему о своем замысле. Хулиан Каракс серьезно выслушал меня, не выказывая признаков неудовольствия или предубеждения.
– Великолепно, – произнес он, когда я замолчал.
– Не смейтесь надо мной.
– И в мыслях этого не держал. Я говорю то, что думаю.
– А что вы еще думаете?
– Вы сами должны сочинить роман. Он всецело ваше детище.
Я покачал головой:
– Не представляю, как это сделать. Я не писатель.
– Купите «Ундервуд».
– Не знал, что эта реклама выходила и во Франции.
– Она выходила во всех странах. Не верьте рекламе. «Оливетти» тоже сгодится.
Я улыбнулся. Во всяком случае, чувство юмора сближало нас с Караксом.
– Позвольте, я вам кое-что покажу, – предложил Каракс.
– Как писать?
– Этому вам придется учиться самостоятельно. Ремеслу писателя можно научиться, но невозможно научить. В день, когда осознаете смысл сказанного, вы сделаете первый шаг к тому, чтобы стать писателем.
Распахнув черный льняной пиджак, Хулиан Каракс достал из внутреннего кармана блестящий предмет, положил его на стол и подтолкнул ко мне:
– Возьмите.
Предмет оказался самой восхитительной на свете авторучкой, королевой в линейке «Монблана». Особую прелесть вещичке сообщало золотое с платиной перышко: будь я ребенком, вообразил бы, что только из-под такого пера рождаются шедевры.
– Принято считать, что она принадлежала Виктору Гюго, хотя лично я всегда был склонен придавать легенде метафорический смысл.
– Разве во времена Виктора Гюго существовали уже авторучки? – удивился я.
– Первую автоматическую ручку запатентовал в 1827 году румынский изобретатель Петраше Пойнару. Но только к восьмидесятым годам XIX века механизм удалось усовершенствовать настолько, что возросший спрос на подобную ручку позволил наладить их массовое производство.
– Значит, она могла принадлежать Виктору Гюго.
– Если вам так хочется… Будем считать, что из рук Гюго она перешла в не менее достойные и подающие большие надежды руки Даниэля Семпере, моего доброго друга. Вскоре попала ко мне, и я хранил ее долгие годы в ожидании дня, когда за ней придет некто – человек вроде вас. Заветный час настал.
Я решительно покачал головой, пытаясь вернуть ему ручку обратно:
– Ни в коем случае. Я не могу ее взять. Она принадлежит вам.
– Перо никогда никому не принадлежит. Это свободный дух, он задерживается рядом с человеком, пока в нем есть нужда.
– Так говорил герой одного из ваших романов.
– Меня часто упрекали, что я повторяюсь.
