В солнечной тиши за матовыми стеклами «фумуара» беззвучно текла жизнь. По бетонному, с разметкой, простору взлетных полос разъезжали, отбрасывая блики, поезда из багажных тележек. Колеса на самолетных шасси – они, интересно, маленькие или большие? Под самими самолетами они смотрелись игрушечными, а рядом с обслуживающим персоналом в комбезах казались, наоборот, массивными. Пожалуй, шестой или седьмой шаг можно озаглавить: «Отслеживайте перспективу». Нет, лучше так: «Выбирайте свою перспективу».
Марк возвратился к своему месту. Бог ты мой, он же кинул «джамбл» прямо лицом кверху на своих бумагах. И вообще все свое добро оставил без присмотра. Это, видимо, одна из тех вещей, которые можно себе позволить, путешествуя первым классом? Будем надеяться. Хотя нет, наверняка есть и такие воры, что орудуют в подобных элитных местах, подрезая ценности у своих люксовых попутчиков: где портсигар на краю столика, где «Ролекс» из душевой кабинки или викодин из аптечки. Надо быть осмотрительней. Шаг № 9: «Будьте осторожны, чтоб вас».
Марк снова занялся «джамблом»: «lavni». Мимо.
Девушка возле стойки все так и мельчила у себя в блокноте. Все-таки странно, насколько холодно она встретила его попытку завязать разговор. А впрочем, чего тут странного: ты ей кто – сват-брат? Человек занят. Но неужто даже занятому нельзя на минутку отвлечься? О-хо-хо.
«Vilan»? Нет. «Laniv»? Чушь несусветная. «Nilav»? Тоже нет. «Anvil»?[48] Ну-ка, ну-ка… Да, «anvil» – это определенно словцо; штуковина, по которой лупцуют молотом. Ха-ха – вот вам и три успешно размотанных слова.
Но из «anvil» выдоилась одна только А, которую Марк присовокупил к остальным выявленным буквам. Что же все-таки нужно этому ленивому афористу? И что это за хрень: «shambu»? Какой-нибудь «Hubasm»?
Чирикнул мобильник. Сообщение от Нильса: «Место встречи изменилось. Ждите указаний».
Ну вот и здрасте. Одно дело просто ждать, а другое – ждать неизвестно сколько. Марк прикрыл глаза – сугубо для отдыха, не для сна. Насчет сна в зале было наглядное предупреждение: какой-то пузан в углу, время от времени дающий храпака. С обвисшей нижней губы блесткой нитью свисала слюнка, прямо на толстенный узел переливчато-лилового галстука.
«Busham», что же за «busham»? Может, какое-то растение или мера длины? Марк где-то слышал что-то подобное. Типа «двенадцать бушамов на фарлонг», или…
Марк встал, старательно собрал бумаги в стопку, надел пиджак, а также застегнул саквояж и поставил его рядом с собой. Положил в рот мятную таблетку. Подошел к стойке.
– Можно еще одну? – попросил он бармена. А у девушки, повернувшись, спросил: – Вы не слышали такое слово: «бушам»?
– Как-как? – встрепенулась она.
– Бушам. Бу-шам. Слово такое. Мера длины, что-то в этом роде?
– Наверное, бушель, мера веса и вместимости, – секунду подумав, сказала девушка.
Возрастом она была моложе, чем Марк, но вокруг глаз уже темноватые круги. Может, просто от недосыпа. Слегка взъерошенная, но при этом красивая – типа как на рекламах геля для волос, где красота подается непременно взъерошенной.
– А, ну да, – Марк прикусил губу. – Действительно, бушель.
Девушка снова углубилась в блокнот, но как будто что-то передумала.
– А зачем это вам?
Почему спросила, непонятно. То ли из снисходительной вежливости, то ли вправду из интереса. Пока можно истолковать и так и эдак.
– Да это я так, редактирую кое-что. Думал, может, опечатка.
– Похоже на «ambush»[49], только слоги переставлены, – сказала она.
Бл-лин. А ведь точно «ambush». Именно.
– Точно, «ambush», – вслух повторил Марк. – Спасибо.
– Да нет проблем.
Бармен воткнул в напиток корешок сельдерея.
– Да ладно, сойдет и так, – махнул рукой Марк, но уже после того, как чертов индус выкинул сельдерей в раковину; получилось так, будто он вообще согласен на все и прощает в том числе и этот мерзкий корешок. В общем, Марк поневоле выглядел козлом, а когда попытался спасти положение, выводя при выпивании носом какую-то идиотскую мелодию, то ощутил себя еще гнусней – конченым гондоном. От растерянности он выложил на стойку десятифунтовую банкноту и ретировался к своему дивану.
Так, ладно. «Ambush» дало еще две буквы, А и Н. Итого в распоряжении теперь имелось C, K, S, A, A, A и H. Значит, первое слово в трехсложной фразе – это, очевидно, артикль А. Приставим его к обоим оставшимся словам – что получится? «A wash cak»? «A cash kaw»? Третье слово в обоих случаях полная бессмыслица.
О, как Марк себя порою презирал. На своих семинарах он всегда предостерегал от жалости к себе – этого жуткого, известного всем изъяна личности с призвуками сопливости, слезливости и зажатости. Ну а как быть с откровенным самопрезрением, тем более когда оно обоснованно? Неужели ты никогда не приходишь в ужас от самого себя? И речь тут не о казусе с напитком, не о полуденном пьянстве и не о том, что ты лопухнулся на детской игре в слова, когда тебе по контракту нужно через две недели сдать книгу. Дело в твоей общей бесчестности; в той твоей части, что вечно юлит и норовит подстроиться под соответствующий угол любой ситуации. Возможно, что такое иногда бывает с каждым. Приходится иной раз кривить душой, привирать и подыгрывать. Но ты-то дошел до точки, когда вся твоя жизнь стала игрой. Насколько лучше, должно быть, чувствуют себя люди, которым из-за прямоты, пусть даже негибкости, не приходится так пресмыкаться. Как раз сейчас он, по всей видимости, испытывал жалость к себе потому, что показалось, что в нем образовалась невидимая преграда. И если автобусы могут выдвигать подножки для инвалидных колясок, то мир должен как-то поддержать его.
Та девушка чем-то походила на его бывшую, только в более экзотичном варианте. Половиной ума его тянуло вернуться к стойке и попытаться возобновить с ней разговор. Как и в его бывшей, в ней чувствовалась некая ершистость, но это была та самая стенка, в которой ему хотелось проделать брешь. Его бывшая. Думать о ней сейчас повергало в самоуничижение: ведь он тогда сам все изгадил. Что, если тебе на нечто подобное отпускается один-единственный шанс? Что, если ты уже допустил неверных решений столько, что еще одного твоя жизнь не потерпит: как ни утрамбовывай, места больше нет? Что тогда, ты, автор пособий самопомощи? Пять минут подобных мыслей начинали уже тревожным образом сказываться на работе сердца, словно мышцы его рвались и это сказывалось на притоке крови. Но ведь этого не может быть? При приступах взволнованности первое
