– Насчет этого не переживай! – вопил Строу. – Я с ней поговорю! – А затем последние его слова Марку: – Чтоб ты знал: я заверил директорат, что ты за это дело возьмешься! Мы тебя потому и пустили на борт, авансом!
Может, ему и в самом деле не мешает за эту работу взяться из моральных соображений. Чтобы как-то влиять на направленность ситуации в русло добра. Маловероятно, но тем не менее.
Вариант второй: от работы на Строу он отказывается. Не на шутку разочаровывает своего богача-патрона и настраивает его против себя. Заканчивает – вернее, начинает и заканчивает – книгу, которую обязался сдать Блинк через две недели (срок уже и без того дважды переносился). Книга скорей всего окажется сплошным дерьмом; мухлеж раскроется. Окончательно иссякнут деньги, а долги, наоборот, разрастутся. Придется снова подыскивать себе реальную работу. Последнее может оказаться проблематичным: руки у него особо ни подо что не заточены, последнему своему работодателю он напоследок пожелал обожраться говном, ну а любой, у кого он будет проходить собеседование, наверняка не устоит перед соблазном спросить: «А ну-ка постой: ты, случайно, не тот парень, автор книжки про то, что работать тебе уже никогда не будет надобности?»
Кого он дурит? Стоящий перед ним выбор – это все равно что выбирать между камнем и пуховой периной. И работа эта светит ему как пить дать (отказ сопряжен разве что с необходимостью топить по долгу службы щенят или еще что-нибудь в этом роде).
Но на случай поступления какой-либо новой информации, которая бы вовремя воспрепятствовала поступлению на службу к Строу – это если в самом деле придется выдавать книгу Марджори Блинк – Марк работал над ней с небывалой для себя интенсивностью.
– Я писатель, – вслух сказал он сам себе и, поднявшись с устеленного чехлами замызганного поддона, направился в ванную, где пол был шершав от ляпин цементного раствора. По дороге Марк миновал коричнево-малиновую глыбину французской плиты, обернутую слоем полиэтилена.
Бывали моменты – скажем прямо, по возвышенной пьяни или по обкурке, – когда ему казалось, что существует какой-то третий путь. Книга запоздала уже настолько, что, может, они согласятся опубликовать то, что он им предоставит. Великий труд, скрытый под легкомысленной обложкой. Хотя предположить можно и то, что в пределах этих двух недель он еще выдаст что-нибудь очень и очень толковое – во всяком случае, так Марка обнадеживал его ищущий ум. Кажется, это Джек Керуак[73] заряжал себе в машинку сразу рулон бумаги, или кто-то другой?
Если да, то оно должно быть сто́ящим настолько, чтобы компенсировать ту дрянь, которая на сегодня уже вышла под его именем. Если она и впрямь окажется хороша, то ему, быть может, дадут написать продолжение. В таком случае Блинк он, по всей видимости, заставит утереться и поручит публикацию другому, настоящему издателю. Насчет деньжищ, предложенных Строу, Марк знал: ему столько не надо. Чувствовать пределы своей жадности было небольшим, но все-таки утешением.
В ванной он из-под крана наполнил кофеварку, после чего позвонил в закусочную за углом и заказал там сэндвич с яйцом и беконом. Затем на грязном полу поделал свои обычные приседания и отжимания.
С возвращением в Бруклин у Марка вновь появился доступ к облюбованному сорту «травки». Четкая, гидропонная, по справедливой цене. Пыхнув и дойдя до нужного состояния, он приступил к работе.
Через час для поддержания формы пришлось пыхнуть снова; вместе с этим пришла мысль сделать небольшую прогулку по своему несравненному городу. В ходе нее Марк пытался отделаться от формализма, раскрыться сердцем, прозреть время. А может, просто искал повод поотлынивать от работы, спрятаться от правды и в невнятице своего утлого, битком набитого чепухой ума изыскать какой-то способ избавиться от своих нынешних вериг.
В итоге он оказался в Проспект-парке, перед бронзовой статуей Авраама Линкольна. У Марка этот памятник вызывал недоуменную антипатию. В данной своей версии Линкольн был до непристойности расфуфырен (вы только представьте себе: в плаще! и это человек, родившийся в деревянной лачуге!), и своей бронзовой рукой пафосно указывал на «Прокламацию об освобождении рабов», тоже бронзовую.
К Аврааму Линкольну Марк был неравнодушен, можно сказать, с детства – с того самого дня, как его, еще мальчишку, отец сводил в Мемориал Линкольна. Кажется, в том же году, что оставил семью. «Вглядись, – вкрадчиво подавшись ближе к сыну, прошептал отец. – Видишь, как ему хочется покинуть это кресло, похожее на трон? Как его внимание сосредоточено на деяниях, которые ему приходится вершить? Это был человек, облеченный великой и трудной задачей».
Даже в свои тогдашние двенадцать, в любимой курточке, шортах и гольфах без пяток Марк, сжимая в ладони ластик из сувенирного магазина при Белом доме, понимал, что его отец, родственники которого родом из луизианской глубинки, говорит что-то важное. Эти слова он выслушал внимательно, а домой возвратился с чаянием, что когда-нибудь великой задачей облекут и его.
А вот задачей для отца Марка, великой и трудной, было, по-видимому, бросить своих жену и сына; сбежать и заделаться геем где-то за тысячи миль от дома. Если так, то стоит ли чтить хоть что-либо, сказанное отцом?
По возвращении из округа Колумбия у Марка только и разговоров было, что о Зеркальном пруде, экскурсии по Белому дому, а особенно о Мемориале Линкольна. Маму это раздражало. У них не было денег не то что на курорты, но и просто на поездки выходного дня. Причиной досады было в том числе и это. И как-то раз на ночь, перед тем как выключить свет, мама сказала: «Знаешь, Марк, жить нужно стремиться правильно даже тогда, когда на тебя никто не смотрит. И оказывать людям посильную помощь. На свете есть бессчетное множество великих людей – учти, в том числе и женщин, а не только мужчин, – которым не ставят статуй, но которые живут скромно и преданно, не напоказ, и сходят в могилы, которые никто не посещает».
Этот монолог на сон грядущий каким-то образом отложился в коре его мальчишечьего мозга, и потом уже в колледже, дочитывая «Миддлмарч»[74], он мимолетом подумал, не списала ли Джордж Элиот эти слова у его мамы. Лишь затем до него дошло, что это, наоборот, мама тайком, на свой
