Контракт он тоже подписал. Обратный билет Дэйзи забронировала на послепослезавтра. Пока, сказала, поживет здесь и поглядит, осталось ли в Лео то, что она считает основным набором жизненных навыков.
Будила его Дэйзи в семь утра; затем прогулка, легкий завтрак. Для Лео она расписала и прикрепила магнитиками к холодильнику распорядок дня (рядом, на видном месте, пришпиленный контракт): «Прогулка. Завтрак. Лекарства. Собрания/встречи. Поиск работы. Приборка домины (и на что он тебе, такой здоровенный, сдался?). Прогулка. Ужин. Сон».
За братом Дэйзи присматривала плотно и вела себя начальственно. Но самодуркой не была. Лео нравилось, что она здесь, рядом, а ему дозволяется кое в чем ей перечить.
– Вот возьму и не пойду гулять с такими, как у тебя, дурацкими розовыми гирьками. Что я, обязан?
А она ему:
– Ну иди без гирек. А нагрузочкой тебе будет уборка твоего домины. Тоже мне богатенький Ричи[81].
Остроумно. Хотя на дворец Ричи его дом вовсе не походил. Сестра намекала, что для одного он слишком велик. Но он же не виноват, что успел его купить еще до того, когда этот район стал обжитым и престижным.
Дэйзи свозила его на первый сеанс с Элис Уотерс, оказавшейся абсолютно несволочной соцработницей в синих очках, с легким налетом буддизма. Назавтра она отвезла его и к Лэрри Дэвису – старому хиппану-бородачу, который дотошно, не щадя время ни свое, ни клиента, разъяснил фармакологию и инструкцию по применению медикамента под названием ламотриджин[82]. Лео он дал свои номера телефонов – домашнего и мобильного, предложив воспользоваться ими, если вдруг что пойдет не так.
Отвозить брата на первую встречу с анонимными алкоголиками Дэйзи не пришлось: общество располагалось всего в паре кварталов от дома Лео, в угрюмом строении все еще не облагороженной части района. «Обетования» – гласила яркая надпись на облупленной штукатурке фасада. Возникала ассоциация с каким-нибудь евангельским пристанищем, или же надпись служила барьером от темнокожих или от тех белых, что захаживают в черные бары. Знакомясь с отпечатанной на ксероксе повесткой встречи, Лео уяснил, что «Обетования» являются противоположностью бару – а именно, клубом трезвости – и общие пристрастия и сетования, сводящие меж собою людей, обсуждаются здесь донельзя непринужденно. Это были не ухоженные «Дрожащие сосны». В полуподвальном помещении теснились складные облезлые столы из ДСП, на которых из вазончиков торчали пакетики кофе с молоком. Публика здесь тусовалась самая разношерстная из той, какая только встречается в Портленде.
После первого собрания Лео за стаканчиком жидковатого кофе присел с Леном – седовласым электриком, вызвавшимся быть его опекуном. Лен сказал, что от Лео на милю чувствуется напряженность, а надо, наоборот, «душу выпустить, а Бога впустить». Редкостно банальный совет. От белого шума и то больше толку. Надо, пожалуй, завести другого опекуна. Вот бы как-то исхитриться и вызволить из «Сосен» Джеймса. Лен сказал, что на собраниях надо пробовать делиться какими-то своими мыслями – если не на собрании, то хотя бы после, наедине с кем-нибудь; высказать, через что ты сейчас проходишь.
– Нужно полагаться на то, что в зале для тебя есть что-то новое, – сказал Лен, вытягивая из пачки сигарету. – Что-то, способное обернуться тебе на пользу. Что ты вроде как не первый, кто через эту хренотень проходит.
Лео пытался взять это на заметку. Но как бы цветисто и чудно ни звучали здешние истории, сколь реальным ни выглядело страдание, вся непруха этих людей глубоко отличалось от его. Говорят, на медицинском языке эта форма неприятия звучит как «терминальная уникальность». Сама эта фраза подразумевала какую-то двойственность. Непреложным было одно: некая глобальная сеть подослала к нему ту красивую девушку, чтобы втянуть его в контрзаговор мирового масштаба. И та девушка попросила Лео выдать компромат на его старого друга, а когда он отказал, то в ту же ночь ушла и растворилась, разбив ему сердце. Попробуй-ка высказать на собрании такое.
Он думал, это пойдет на пользу – все эти встречи, посиделки, попытки совместной молитвы. Распорядки, завтраки из сухофруктов, ламотриджин. Но боже, как бы он хотел, чтобы к нему вернулась она. То, как она на него действовала своим присутствием; как, глядя настойчиво молящим взглядом, напрямик задавала вопросы и без утайки на них отвечала; как легконого всходила по лестнице.
Ему следует о ней забыть: обо всех ее диких заявлениях насчет потаенного мира; ее плохо прикрытую наготу, беззащитную просьбу о помощи. Да, именно: ему следует о ней забыть. Обо всех ее диких заявлениях насчет потаенного мира; ее плохо прикрытую наготу, беззащитную просьбу о помощи.
Сестринский распорядок Лео нравился. Сочно-лиственная диета, отбой в одиннадцатом часу, подъем в семь – действительно здоровый образ жизни. Да и утренние прогулки, что и говорить, тоже вещь полезная. Задает мозгу ориентир на день. Или это все от ламотриджина. Наутро после отъезда Дэйзи Лео набрал своего друга Луиса (тот, у которого жена госзащитник) и спросил, не хотел бы он прогуляться по лесу.
Луис заехал за Лео в своем пошарпанном маздовском пикапе; рядом на сиденье лежала его старая спаниелиха Кола. Лео втиснулся рядом (бурая, припахивающая псиной собаченция даже не пошевелилась), и все их трио отправилось в Форест-парк – сразу за рекой, если ехать по изгибу моста Фремонт.
– Слушай, сделай одолжение, – сказал другу Лео, когда они выбирались из пикапа, – оставь мобильник здесь?
У обочины возле начала прогулочной дорожки стояло всего несколько машин.
– Опять одержимость в духе Джина Хэкмена?[83] – усмехнулся Луис.
– Ну а ты как думал.
Луис был репортером лучшего еженедельника Портленда, освещал события городского масштаба. Перед Лео стояла задача: сочетая осмотрительность с настойчивостью, выпытать отношение Луиса (как-никак человек взвешенный, вменяемый и достаточно информированный) к вероятности существования тайного киберзаговора и противостоящей ему подпольной сети.
Луис спустил с поводка собаку, и та, мгновенно скинув с плеч лет пять, ринулась в зеленый подлесок возле тропы. Они вдвоем тронулись следом по дорожке. Пока Лео излагал суть, Луис шагал, держа руки в карманах и глядя впереди себя. Темп ходьбы задавал он, и Лео, поспешая, говорил с придыханием. Временами Луис вставлял вопросы. Кола, казалось, успевала курсировать везде – домашний пес, попавший в свою стихию.
Километра через полтора Луис произнес:
– Я-то думал, ты решил, что все это бред сивой кобылы.
Лео остановился на повороте, где дорожка давала особенно красивый обзор отдаленного промышленного района. Далеко внизу тянулся плотно застроенный берег реки Уилламетт – далеко настолько, что казался картинкой
