– Ну-ну, тихо-тихо, – проговорил он.
Его прикосновения – сильные, резкие, больше похожие на решительный шаг с обрыва, чем на простые объятия, – разом привели Улю в чувство. Облегчение накатило сметающей волной. Она прижалась лицом к прокуренной ткани его куртки и зашлась в плаче.
– Успокойся, – шептал Рэм. – Все закончилось. Теперь все хорошо. У тебя все получилось… Ну, давай, прекращай плакать. – Он неловко похлопал ее по плечу.
От него пахло сигаретами, сыростью и теплой кожей. Это был запах жизни. Упоительно нормальный, невыносимо притягательный для нее, погрязшей в полынной топи. Если бы Рэм сейчас ушел, отстранился, ощерился, как делал обычно, Уля бы не выдержала. Просто не смогла бы жить дальше, зная, что за спиной остался пустой дом, по коридорам которого ходит манекен, наряженный в офисный костюм. А за гладью зеркала прячется полынное поле с Никиткой в самых непроходимых, самых горьких зарослях. Но Рэм не уходил. Он покорно стоял рядом, прижимая Улю к себе, говорил ей что-то, чуть покачиваясь из стороны в сторону. Что именно, она разобрала, только когда слезы закончились, оставив после себя сорванное горло и песок в глазах.
– Мы сейчас возьмем такси и поедем домой, хорошо? – спросил он, осторожно разжимая руки и отступая.
Уля кивнула.
Как Рэм сумел отыскать машину в той глуши, где они оказались, и что это была за глушь, Уля так и не узнала. Пока она возилась с найденным в кармане платком, стараясь вытереть мокрое опухшее лицо, к крыльцу уже подъехало неуловимо похожее на черепаху темно-зеленое такси с молчаливым дядечкой за рулем.
Рэм приоткрыл дверцу переднего сиденья и махнул Уле.
– Садись! – крикнул он. – Давай скорее!
В салоне было душно и тепло. Озябшие руки быстро согрелись. Уля расстегнула молнию на куртке и откинулась назад, утопая в старой, но уютной тряпичной обивке. Они долго кружили по плохо освещенной промзоне, черепаха мерно покачивалась на поворотах, усыпляя подобно детской люльке. Уля и сама не заметила, как задремала, – без сновидений, без образов, глубоко и спокойно.
Ульяна открыла глаза, когда мрачный пригород сменился пестрыми огнями шоссе. Она пошевелилась, вытягивая ноги. Рэм обернулся через сиденье.
– Скоро уже приедем, поспи пока.
Уля хотела было возразить, но уютное тепло салона, урчание двигателя и город снаружи, слишком далекий, чтобы навредить ей, словно взяли ее в плен. Она прислонилась виском к прохладному окну и уснула – теперь уже до самого дома.
Рэм разбудил ее, легонько похлопав по плечу.
– Давай, вылезай. Приехали.
Они и правда были в знакомом дворе. Ночь уже сгустилась над домом, кое-где горели включенными лампочками окна. Ветер тут же пробрал разморенную сном Улю до самых костей. Она обхватила себя руками, наблюдая, как Рэм расплачивается с водителем. В свете фонаря мелькнули купюры – раз, два, три, четыре.
– Почему так дорого? – спросила Уля, когда такси отъехало от подъезда и скрыло за поворотом свои черепашьи бока.
– Мы были… далеко. – Рэм криво ухмыльнулся, прикуривая. – Постоим немножко?
Уля села на шаткую лавочку. Под ногами противно скользила грязь.
– Я верну тебе деньги, – пробормотала она.
– За такси-то? А смысл? У меня они от Гуса, у тебя тоже. Какая разница, кто из нас расплатился? Платит все равно он.
Рэм продолжал кривить губы в улыбке, нависая над Улей. Садиться рядом он не стал.
– Хорошо. А почему мы оказались там? Я упала, да?
Рэм отшатнулся, вмиг став серьезным.
– Да, ты потеряла сознание. Так бывает, ничего… Главное, что все получилось.
Улю так и подмывало рассказать ему про зеркало. Но отчего-то она промолчала. То, как мигом холодел взгляд Рэма, стоило начать его расспрашивать, то, как испуганно он втягивал шею в плечи, наводило на мысль, что парень боится, – и боится смертельно, еще сильнее, чем она сама. И говорит лишь то, что ему разрешили сказать.
– Да, получилось. Кажется, я со всем разобралась. В какой-то мере. Спасибо тебе.
Это была искренняя благодарность. Уля понимала, как сложно было ему пересилить и себя, и ее саму, чтобы впихнуть в сопротивляющееся сознание вещи, наводящие такую горькую жуть. Но ведь получилось! Она ожидала, что Рэм улыбнется в ответ. Но тот лишь поджал губы.
– Я рад. Ты молодец, – сказал он, гася сигарету и поворачиваясь к двери подъезда.
– А эти… люди. В доме. Кто они? – бросила ему в спину Уля и испугалась собственной смелости.
Рэм застыл на половине шага.
– Их было несколько? – не своим голосом спросил он.
– Двое. Мужчина в кабинете, я не запомнила, как его… и женщина – Зинаида.
Рэм зябко повел плечами.
– Что она тебе говорила?
– Почти ничего. Что мне нужно пройти в кабинет… и где лежит моя одежда.
– Одежда?
– Я очнулась без свитера почему-то… – Уле стало неловко.
Рэм развернулся и шагнул к ней.
– Дай руку, – проговорил он, а когда Ульяна растерянно протянула ему ладонь, схватил за предплечье и повел ее за собой к пятну света от фонаря.
Не говоря ни слова, он отодвинул узкий рукав куртки, оголяя запястье. В полутьме веточки татуировки казались выпуклыми, почти настоящими. Рэм наклонился к ним, что-то высматривая, а потом провел холодными пальцами, заключая запястье в кольцо.
Уля поморщилась – воспаленная кожа была слишком чувствительной – и выдернула руку.
– Да что ты делаешь?
– Нам нужно поговорить, – чуть слышно буркнул Рэм и достал ключи. – Пойдем.
Они молча поднялись по лестнице. Молча открыли дверь. Коридор встретил их тишиной. Уля было двинулась к своей двери, но Рэм снова обхватил ее запястье и потянул в сторону.
– Лучше ко мне.
Они вошли в комнату, мрачную и тихую. Сохраняя эту почти священную тишину, Ульяна расстегнула куртку, повесила ее на одинокий гвоздь, стянула ботинки, удивилась голым ступням и только после вспомнила о носках в карманах. Пока она натягивала полосатую, сбившуюся в комок ткань на ноги, Рэм прошел в комнату и завозился там, что-то бормоча себе под нос.
– Ты мне? – крикнула Уля и тут же пожалела, что ее голос разорвал воцарившиеся было спокойствие.
– Нет, ты заходи пока… Мне нужно покормить Ипкинса.
– Прости, что нужно сделать? – переспросила она, проходя в комнату.
На столе, чудом втиснутом к дальней стене, стоял прозрачный террариум, освещенный яркой лампой. Рэм склонился над краем, зажав в ладони пушистый лист салата. К нему, шурша мелкими камешками, медленно, но верно ползла большая черепаха. Она вытягивала шею, приоткрывая широкий рот в предвкушении, а Рэм призывно тряс перед ее носом яркой зеленью, приговаривая:
– Хороший парень, Ипкинс, иди, иди сюда. Голодный, наверное?
Уля застыла, не веря собственным глазам. Полынь, живая тьма век, пластмассовая Зинаида с Гусом в придачу – все это было куда более реальным, чем Рэм, кормящий с рук черепаху. Черепаху по имени Ипкинс.
Оказалось, что
