Рэм с интересом смотрел на Улю, метания которой, видимо, отчетливо проступали на лице.
– Это я у тебя должен спрашивать. Что ты творишь? – сказал он, кривя губы.
– Как ты здесь оказался?
– Вопросом на вопрос отвечать некультурно, Ульяна. И как только тебя родители воспитывали?
Его насмешливый, абсолютно чужой тон делал невозможной мысль, что пару дней назад на пороге этой же кухни они впивались друг в друга поцелуями, надеясь найти если не защиту, то поддержку. Того, кто поймет и не осудит. Того, кто выслушает и поверит. А теперь Рэм стоял напротив, постукивая кончиком ножа по липкой столешнице, и криво улыбался, тая в себе мерзлый туман.
Такой же худой. Расслабленный на вид, но внутри натянутый струной. Казалось, достаточно шороха, чтобы он сорвался с места. Бежать ли, вгрызаться в чужую шею, кричать, выть или драться насмерть. Все это читалось в его глазах. Темных, потухших, безжизненных.
И Уля знала эту тьму. Ту самую, что свела с ума отца. Ту, что безжалостным потоком хлынет в ее собственную жизнь, как только игра завершится. Как бы она ни завершилась.
– У тебя все в порядке? – Рэм небрежно стучал ножом о стол, но из рук его не выпускал.
– Да, – ответила Уля, начиная плавно, шажок за шажком, продвигаться к выходу.
– И поэтому ты ищешь в ящике нож?
Вопрос пригвоздил ее к полу. Ни шелохнуться, ни вздохнуть. Но что-то успело измениться в ней, прочитавшей три стены отцовских откровений и не желающей знать, что скрывает в себе четвертая.
– Зачем ты пришел, Рэм? – Искаженное, полынное имя легко соскочило с губ – стоявший перед Улей никак не мог быть Ромкой.
Тот нахмурился, помолчал – только металл ножа снова и снова встречался с деревянной столешницей.
– Откуда ты узнал, что именно я ищу? – Уле просто некуда было отступать.
– Метка, – проговорил Рэм тяжело и медленно, это слово давалось ему с трудом. – Она чувствует такие желания, как поиск ножа. – Его сдавленный смешок эхом отдался в глухой тишине кухни.
В Улиной груди завозился зверь ужаса. Если Гус мог следить за ней через полынь на запястье, знал ли он о часах, проведенных за чтением записок отца? И если знал, то какое наказание ждет ее теперь?
– Так это «жучок»?
– Что? – Рэм непонимающе вскинул на нее глаза. – А… нет. Метка чует только вспышки настроения… я не знаю, как она работает. – Кажется, это были первые слова, сказанные им голосом человека, а не манекена.
Уля замерла, успокаивая бешеное сердцебиение. Если Рэм не врал, на этот раз ее пронесло. Она сделала еще один шаг к двери.
– Так у тебя все хорошо?
– Да, – с вымученной улыбкой повторила Уля. – Минутная глупость, не бери в голову.
Конечно же, Рэм не мог ей поверить. Нужно было быть абсолютным идиотом, чтобы принять дрожащий напряженный писк, в который от страха превратился ее голос, за чистую монету. Но это было не так уж важно. До выхода из кухни оставалось три маленьких шага. Или один прыжок.
Когда Рэм подался вперед, Уля поняла, что не успевает. Она попыталась юркнуть в щель между дверью и косяком, но парень оказался там быстрее. Теперь от выхода ее отделяли три маленьких шага и человеческое тело с ножом в руке.
– Это Гус тебя послал? – На имени писк взлетел совсем высоко, но сорвался вниз к последнему слову.
– Да. – Рэм кивнул, проследил Улин взгляд, направленный на лезвие, хмыкнул и аккуратно положил нож на стол рядом с собой. – Проверить, как ты справляешься со второй загадкой. Кстати, поздравляю с найденной вещицей. Молодец.
Когда нож лег на потрепанную жизнью столешницу, дышать Уле стало чуточку легче. Рэм не выглядел ни сумасшедшим, ни маньяком. Он казался даже чуточку менее измотанным, чем в их последнюю встречу. Но если записи Артема были правдивы – а они были, черт их дери, то Рэм – самый настоящий сумасшедший маньяк. Никак иначе.
– Ты служка? Или полынник? – спросила Уля и сама испугалась безжалостной наготы вопроса.
Никогда еще она не видела, чтобы человек так стремительно бледнел. В одну секунду лицо Рэма стало походить на посмертную маску из какого-нибудь музея. Крошащийся гипс, острый нос, впалые глазницы и челюсть, выдающаяся вперед.
Дрожащей рукой Рэм залез в карман, достал сигарету, зажал ее между зубов и долго пытался поджечь. Огонек зажигалки плясал в пальцах. Наконец у него вышло, и он закурил, словно в жадной надежде, что это придаст сил.
– Откуда ты знаешь?
– А этого вам метка не докладывает? Вживляли бы сразу камеры, что вы, в самом деле…
– Откуда ты знаешь? – Еще одна затяжка, и Рэм шагнул вперед.
Но в этот раз Уля была готова. Она отшатнулась в сторону, рванула к столу и схватила нож. Влажная рукоять скользила в пальцах, лезвие смотрело прямо в грудь застывшему у двери Рэму.
– Отвечать вопросом на вопрос – дурной тон. Плохо же тебя воспитывали, – прошипела Уля, чувствуя, как предательски дрожат руки.
Рэм не попятился, не шелохнулся даже, просто смотрел на нее, ломая в тонких пальцах сигарету. Его глаза теперь казались двумя сгустками тьмы. Ни капли того коньяка, что блестел на солнце в их единственное утро вместе. Одна лишь глухая злоба. Затаенная боль. Гнилая полынь. И это лишало сил. Ни отвести взгляда, ни вдохнуть. Уля почувствовала, как обмякли ноги, как руки стали совсем чужими.
И когда Рэм одним рывком оказался рядом, выбивая из ее ладони нож, она не сопротивлялась. Только смотрела на огонек сигареты, упавшей на линолеум, и думала про себя, мол, какая все-таки будет неожиданность – умереть на этой кухне. Сколько раз, наверное, соседи мечтали прирезать ее, вечно крадущую сахар и сосиски из общего холодильника. И вот же, почти сбудется. Пусть не рукой Оксаны, так ее ножом.
Рэм с силой оттолкнул ее к стене, прижал своим телом, схватил за горло, тяжело дыша, но холодной стали под ребрами Уля не чувствовала. Она скосила взгляд. Нож валялся на полу рядом с тлеющей сигаретой – оттуда уже тянуло жженым линолеумом.
– Откуда ты знаешь? – просипел Рэм, скаля зубы. – Кто тебе рассказал? Кто?
Рука сжала горло чуть сильнее. Уля схватила воздух ртом и выдохнула слово, которого хватило, чтобы Рэм отпустил ее и медленно сел на табуретку.
– Отец.
* * *К дому Артема они ехали в
