Наконец под очередной бумажкой с перечнем побед показалась записка, испещренная мелким почерком Артема.
– Нашла! – Уля потянула листок к себе и, не дожидаясь пока Рэм подойдет, начала читать.
«Охотился, не видя ни света, ни тьмы, ни себя. Кругом полынь, одна полынь. Пахнет горечью, пропитывает ею мир. Хорошо.
Сегодня старик попросил остаться дома. Сказал, что ночью ему нужна будет моя помощь. Сказал, что нужно согнать скот. Тяжело было послушаться, но я знаю, что бывает с теми, кто слишком много на себя берет. Сел у окна, таблетку на язык, сам глаза закрыл, тьма меня обнимает. Как в старые времена, когда мир картонный меня к себе тянул.
Ближе к ночи постучали в дверь. Мужик в теплой куртке, глаза бегают, потеет. Служка.
– Пойдемте, – говорит. – Там вас ждут.
Спустились. Машины у подъезда. Одна – легковушка черная, вторая – уазик без креста. Запахло горько. Значит, свои едут. Полынные. Дверь у легковушки открыл, сел.
А там она. Холодная, точеная, горькая, как таблетка. Волосы гладко зачесаны, кожа в полутьме мерцает. Сама в дубленке белой, а ножки на каблуках тоненьких, и спина ровная-ровная.
– Здравствуйте, – говорю, а голос охрип от волнения.
– Здравствуйте, – кивает. – Он мне про вас рассказывал. Вы – хороший охотник. Вы мне подойдете. – И даже не посмотрела на меня.
– Артем, – выдавил, а сам уже красный весь, как школьник.
– Зинаида Олеговна.
Больше ни слова друг другу не сказали. Так и ехали до первого дома. Там все вышли, поднялись по ступенькам. Темно, сыро. Зинаида Олеговна в дубленке, как призрак, точеная, красивая, горькая. Стучал в дверь тот, что в куртке серой. В квартире сначала ни звука, потом шаги, потом в глазок посмотрели и тут же распахнули. На пороге бабушка, дрожит, щурится, плачет. Но молчит. И мы молчим.
Зинаида Олеговна посмотрела на нее, развернулась и по ступенькам вниз – цок, цок, цок. А мы за ней. Только бабушка в дверях плачет. Руками утирает лицо, из-под кофты затасканной метка выглядывает.
Во втором доме мужика тоже не взяли. Он на колени упал, попытался туфельки поцеловать, так я его пнул что есть силы, он только завизжал. А как из подъезда выходили, Зинаида Олеговна меня за локоть взяла и сжала. Легонько. Один раз. Я чуть не рухнул, как мужик тот, ей ноги целовать.
А вот из третьего дома парня мы забрали. Молодой еще, чернявый. Открыл дверь и встал истуканом. Только кожа в свете лампочки блестит, как пластмассовая. Зинаида Олеговна на него посмотрела, кивнула и пошла вниз. А мы его под руки, он легкий, мне показалось, что толкни – рассыплется. Кожа клоками отходит. Мерзко.
Парня затолкали в скорую, с ним служка поехал, а мы в машину сели. Зинаида Олеговна на меня посмотрела, глаза как хрустальные. Холодные, пустые, полынные.
– Спасибо вам, Артем. – И губы растянула, улыбнулась вроде бы.
Довезли меня до дома. Я уже выходить начал, но не сдержался, спросил.
– Куда вы его?
Она помолчала, сомневаясь, отвечать ли.
– На кормежку. – И вдруг как засмеется, высоко так, повизгивая.
Теперь сижу у окна. На языке таблетка. В ушах ее смех. Помнил бы молитву, помолился бы».
Уля дочитала последнее слово. Тяжело сглотнула – пересохшее горло отдалось болью. Все это время, пока она проговаривала написанные отцом строки, Рэма словно и не было в комнате. Были лишь она сама и еще одна записка Артема. Еще одна глава его сумасшествия. Но теперь Уля понимала, что придется обернуться. Выдержать взгляд, обращенный к ней – дочери полынника. Медлить не было сил. Ульяна сцепила зубы и повернулась к Рэму.
Тот сидел на полу, опершись спиной на пустую стену, мертвенно белый, покрытый бисеринками холодного пота, и смотрел на нее темными от страха глазами.
– Черт, – просипел он. – Черт. Черт. Черт.
Пищевая цепочка
Смятый во влажной ладони листок, на котором заглавная буква в начале зловещего имени выделялась среди остальных особым нажимом, с чуть слышным шорохом упал к Улиным ногам. Она нерешительно подошла к стене и опустилась перед Рэмом на колени. Тот и не заметил ее, продолжая смотреть в пустоту.
– Черт, черт, черт… – только и повторял он, судорожно сжимая и разжимая кулак.
Когда Уля потянулась к нему то ли погладить по щеке, то ли встряхнуть, как следует, Рэм вздрогнул всем телом и пришел в себя. Ладонь остановилась на половине пути. Замерла. И опустилась на пол. Дотронуться до полынного служки оказалось сложнее, чем Уля думала.
– Это та самая Зинаида, которую я видела? – спросила она, чтобы сгладить неловкость.
Рэм тяжело сглотнул. Помолчал. Дернул плечами.
– А сама как думаешь? Совпадение, что ли?
– Нет, быть такого не может. – Уля нахмурилась, подсчитывая. – Ей сейчас должно быть лет пятьдесят. Даже больше. Но та, из больницы, совсем еще молодая. Максимум тридцать пять. Нет, совсем не сходится.
– Это единственное, что не укладывается в твою картину мира? – ядовито спросил Рэм, засовывая дрожащую руку во внутренний карман куртки, которую так и не снял.
– Все остальное просто непонятно. Люди какие-то плачущие. Визиты в ночи. Кормежка. – И содрогнулась от последнего слова, будто оно было для нее липким слизняком.
Рэм криво усмехнулся в ответ, доставая знакомый Уле бумажный кулек, выудил две таблетки, встряхнул, на слух определяя, сколько полынной отравы осталось, и засунул кулек под куртку.
– И ты собираешься их пить? Даже не думай, слышишь? – Уля дернулась вперед, чтобы отобрать заветные грязно-белые кругляшки, но Рэм проворно засунул таблетки в рот и тут же проглотил.
– Нет уж, на трезвую голову я в писанине твоего свернутого папаши копаться не собираюсь, – проговорил он, закрывая глаза.
Лохматый затылок уперся в голую стену. В расслабленных чертах его осунувшегося бледного лица читалось нескрываемое облегчение. Все демоны, что с упоением рвали на части это истощенное тело, мигом успокоились, затихли, спрятались по углам, ожидая, когда действие Гусовых таблеток ослабнет.
– Вот, значит, как они делали раньше, – не открывая глаз, протянул Рэм.
– Кто – они? – Уля продолжала сидеть напротив, не замечая, как покалывает онемевшие ноги.
– Зинаида и ее веселая команда. Стучали в дверь. Ну а что? Похоже… – Он говорил слабым, чуть слышным голосом, ведя беседу с самим собой.
– Похоже на что? – нетерпеливо переспросила Уля, когда пауза затянулась.
Рэм открыл глаза. Карие радужки подернула легкая, почти невидимая пелена. Белая паутинка тумана. След полыни во взгляде.
– На то, как это делается сегодня. – Он опустил тяжелые веки, снова погружаясь во тьму под ними. – Стоит только ослушаться. Не справиться. Или просто пришло твое время. Твоя очередь. Они звонят. Веселенький рингтон мобильника. Молчание на том конце трубки. – Рэм бросал слова, как камни в омут, приводя Улю в ужас равнодушием тона. – Знаешь, что самое жуткое? Ждать. Скажут тебе в этот
