– Кэй, – сказал Фантастес через несколько минут. Они стояли на усыпанной гравием площадке перед изящной каменной лестницей, которая вела к парадному входу. Машина уже уехала, огласив прохладный вечерний воздух вначале хрустом гравия, а потом своим собственным тарахтением. Оранжевый фонарь, под которым стоял Фантастес, бесцеремонно высвечивал складки, избороздившие его старое лицо. – Я хочу показать тебе кое-что. – Он сел на корточки и протянул ей ладонь. Она тоже была исчерчена глубокими линиями-трещинами, и чем больше она раскрывалась, тем отчетливей делались эти линии. Текучее движение кожи и мускулов завораживало. – Открытая ладонь достойна доверия. Не забывай этого, – сказал он, крепко взяв Кэй за плечо и глядя ей в глаза. – Не забывай этого там.
Кэй стояла с Вилли у подножия лестницы; Фантастес, поднявшись по ней, позвонил в звонок. Кэй оглядела дом. Лестница и дверь располагались посередине длинного двухэтажного фасада. Кэй насчитала двадцать пять окон на этаже с каждой стороны. Свет нигде не горел; деревянные украшенные переплеты имели в целом парадный, дворцовый вид, но краска потрескалась, кое-где облупилась. Белый камень фасада местами крошился, и чем внимательнее она вглядывалась сквозь густеющую темноту, тем больше замечала других недочетов: слуховое окно под крышей было заколочено грубыми досками, с карниза свисал конец треснувшего водосточного желоба, чугунная ограда между гравийной площадкой и зданием была в одном месте сломана. Дверь, у которой стоял – уже выказывая нетерпение – Фантастес, обрамляло изящное крыльцо на ветхих столбиках с перилами из сильно проржавевшего кованого железа, спускавшимися по обе стороны лестницы. Ее ступеньки, по которым, судя по всему, мало кто ходил, просели от времени, тут и там сквозь трещины проросла трава. После ночи и дня бензиновой гари, автомобильных рывков, морской качки и тошноты ветшающее здание выглядело примерно так, как чувствовала себя Кэй. На грани безнадеги. Она посмотрела еще раз на ступеньки и подумала, что, может быть, даже и не сумеет их одолеть.
Одна из двух створок черной двери наконец приоткрылась, и в щелку протиснулся некто малорослый, лысый, с брюшком, в черной жилетке и мятом галстуке. Он тихо заговорил с Фантастесом по-итальянски, до Кэй слова едва долетали сквозь мягкий прохладный воздух. Даже со спины старый дух выглядел угрюмым и непреклонным: морщины, прочертившие его шею под затылком, казалось, резко подчеркивали его решимость рассматривать этот визит как тяжелое нравственное испытание. Хотя руки были опущены и ладони разжаты, плечи он расправил и напряг, взгляд его, подумала Кэй, наверняка сейчас пронизывающий. Его собеседник, напротив, выглядел спокойным и невозмутимым, томно-ленивым, сонным даже, вязким, как масло, на мысль о котором наводил оливковый цвет его лица, и острые словесные выпады Фантастеса, похоже, не действовали на него вовсе. После одной такой язвительной вспышки Фантастес просто смотрел на него – а толстощекому и самодовольному хоть бы что, он не считал нужным отвечать. Подняв голову, он безмятежно глядел прямо в сердитое лицо Фантастеса, и Кэй не без восхищения отметила, что он не моргнул ни разу. Прошло десять или пятнадцать секунд, и наконец пружина разжалась: Фантастес, вскидывая руку, ринулся к двери, толчком открыл ее ровно настолько, чтобы метнуться в дом мимо жилетки, и исчез внутри – а господин в жилетке, даже не оглянувшись на старого духа, театрально закатил глаза.
– Che brutto[1], – проговорил он, нахмурившись. Затем, соединив ладони перед собой и слегка наклонив голову, как будто решил помолиться, он с улыбкой повернулся к Вилли и Кэй, поднявшимся по ступенькам: – Guglielmo, benvenuto[2].
Он отвесил эффектный поклон, повернулся на каблуках и удалился в дом, оставив дверь, на которой лупилась краска, широко открытой.
Над усыпанной гравием площадкой перед домом быстро густела темнота, и пятна мрака под вечнозелеными деревьями по одну сторону, казалось, колыхались волнами, идущими от стволов наружу. Но Кэй предпочла бы любое из этих деревьев непроницаемой тьме, ждавшей их за порогом здания. Она стояла как вкопанная.
– Кэй, – сказал Вилли. Его голос был мягким, тихим. – Эта книга…
– …моя, – закончила она.
– Странно… – промолвил Вилли.
Кэй невольно опустила руку в карман, где книга лежала, притиснутая к ее бедру. Ей вспомнился папин зуб мудрости – так много дней прошло с тех пор! – и она почувствовала, что ее собственные зубы стискиваются от недовольства старшим другом.
– Береги ее, – сказал Вилли. – Береги, вот и все.
Он подмигнул ей и шевельнул ушами, а затем схватил свой мешок и легким прыжком перескочил массивный дверной порог: возвращение в этот дорогой его сердцу дом стало для него, поняла Кэй, лекарством от забот последних дней. Глядя ему вслед в темноту прихожей, где он исчез, она подбивала себя на то, чтобы приободриться, чтобы запрыгнуть в дом, как он, чтобы принять это новое место и возможности, которые оно открывает, с надеждой. Быть, подобно тому деревцу, – как там сказал про него Фантастес? – живучей.
Ему, может быть, этот дом дорог, мне – нет. Кэй посмотрела на царапины на тыльных сторонах ладоней. Она сделала их себе сама за долгую ночь. Каждая линия на ее коже была тропой, ведущей куда-то.
А потом она заметила, что сжала два кулака. Открытая ладонь достойна доверия. Она перешагнула порог и тихо затворила за собой высокую тяжелую дверь.
12
Дом Двух Ладов
Кэй стояла в просторном вестибюле. Под ее ногами раскинулась каменная мозаика
