Он голоден, подумал Крэйн, вот и всё. Он полез в рюкзак, и при этом движении пес снова зарычал. Крэйн выудил из рюкзака шоколадку, с трудом ободрал ее от бумаги и серебристой фольги. Вяло бросил Умбрику. Шоколадка далеко не улетела. После минуты диковатых колебаний пес медленно приблизился и без особого энтузиазма заглотил еду. Морду его покрывал слой пепла. Он без устали облизывался и продолжал сближаться с Крэйном.
Паника охватила Крэйна. Это не друг, вмешался настойчивый внутренний голос. Он не испытывает к тебе любви и дружбы. Любовь и дружба давно покинули Землю вместе с жизнью. Не осталось ничего, кроме голода.
– Нет… – прошептал Крэйн. – Так нечестно. Мы последние живые существа на Земле. Не должны мы грызть друг друга в попытке пожрать…
Но Умбрик приближался скользящим косолапым шагом, а зубы его были острые, белые. Пока Крэйн смотрел на него, пес оскалился и прыгнул. Крэйн выбросил руку вперед, целясь псу под морду, но его отбросило назад. Он завопил в агонии, когда вся тяжесть собачьего тела пришлась на сломанную, распухшую ногу. Свободной правой рукой он вяло бил пса, снова и снова, едва ощущая, как гложут клыки его левую кисть. Потом почувствовал под собой что-то металлическое и осознал, что лежит на револьвере, который выронил.
Он схватился за оружие, молясь, чтобы зола не забила механизм. Умбрик выпустил его кисть и впился в горло. Крэйн вскинул оружие и слепо ткнул стволом в тело пса. Он стрелял и стрелял, пока не стих грохот, сменившись звонкими щелчками. Умбрик лежал на слое пепла перед Крэйном и трясся в предсмертных корчах: его практически разорвало надвое. Серую пыль расцветили широкие алые пятна.
Эвелин с Холмайером сочувственно взирали сверху вниз на убитое животное. Эвелин плакала, Холмайер знакомым жестом запустил нервные подвижные пальцы в седую шевелюру.
– Это финиш, Стивен, – сказал он. – Ты убил часть себя. Или, говоря точнее, ты продолжишь существовать, но не полностью. Лучше закопай труп, Стивен. Это труп твоей души.
– Не могу, – ответил Крэйн. – Ветер разнесет пепел.
– Тогда сожги…
Ему мерещилось, что они помогают ему запихнуть мертвого пса в рюкзак. Помогают раздеться и сложить одежду под ним. Прикрывают сложенными руками спички от ветра, пока ткань не загорится, и раздувают слабый костерок, пока огонь не распространится и не заполыхает. Крэйн скорчился у костра, охраняя его, пока не осталось ничего, кроме новой груды серого пепла. Потом он отвернулся и снова пополз по океанскому дну. Теперь – нагой. Ничего не осталось от прошлого, кроме мерцающего огонька его никчемной жизни.
Придавленный горем, он не замечал, как бичуют его яростные струи дождя, не чувствовал, как прокатываются по чернеющей плоти ноги вспышки боли. Он полз. Локти, колено, локти, колено… механически, отупело, равнодушный ко всему: к решетчатому от туч небу, унылым пепельным равнинам и даже слабо блестевшей впереди воде.
Он знал, что это море – остаток старого или зародыш нового. Море, обреченное на пустоту и безжизненность, море, которое однажды станет лизать сухой безжизненный берег. Планета скал и камней, металла, снега, воды и льда – и это всё. Жизни больше не будет. Он был одинок и бесполезен. Адам без Евы.
Эвелин приветственно помахала ему с берега. Она стояла у белого коттеджика, а ветер вздымал ее платье, обнажая стройную тонкую фигуру. Он еще немного приблизился к берегу, и тогда Эвелин выбежала ему навстречу – на помощь. Ничего не сказала, только поддержала его, взяв за плечи, помогла перенести груз отягченного болью тела. Наконец он достиг моря.
Море было настоящее, и он это понимал. Эвелин и коттеджик исчезли, но холодные воды омывали его лицо. Тихо… Безмятежно…
Вот оно, море, подумал Крэйн, и вот он, я. Адам без Евы. Безнадежное дело.
Он еще немного перекатился в волнах. Воды омывали его искалеченное тело. Тихо… Безмятежно…
Он лег лицом к небу, вгляделся в его высокий зловещий свод, и горечь наполнила его душу.
– Так нечестно! – вскричал он. – Неправильно, чтобы все это гибло. Жизнь слишком прекрасна, чтобы исчезнуть после безумного поступка одного-единственного безумца…
Воды баюкали его. Тихо… Безмятежно…
Море ласкало его, и даже ползущая к сердцу агония воспринималась чем-то приглушенным, словно бы касанием руки в перчатке. Внезапно небеса расчистились – впервые за все эти месяцы. Крэйн увидел звезды.
И он понял. Это не конец жизни. Конца жизни быть не может. В его теле, в гниющих тканях, которые ласково покачивало море, гнездятся десятки миллионов жизней. Клетки, ткани, бактерии, простейшие… Бесчисленные бесконечности жизни, которым суждено укорениться в этих водах и продолжать существование, когда его уже давным-давно не будет.
Они поселятся в его гниющих останках. Они станут кормиться друг на друге. Они приспособят себя к новой среде, усвоят минералы и осадочные слои, смытые в новое море. Они станут расти, процветать, эволюционировать. Настанет день, и жизнь снова выберется на сушу. Запустится тот самый древний цикл, какой, быть может, стартовал давным-давно на гниющих останках последнего выжившего члена экипажа межзвездного корабля. Вновь и вновь повторится он в будущем.
И он понял, что именно повлекло его назад к морю. Нет нужды в Адаме и Еве. Лишь в море, великом родителе всего живого. Море позвало его к себе, в глубины, где снова зародится жизнь, и принесло утешение.
Воды баюкали его. Тихо… Безмятежно… Великий родитель всего живого баюкал последнего отпрыска старого цикла, перворожденного в следующем цикле. Стекленеющие глаза Стивена Крэйна улыбались звездам: звездам, равномерно рассыпанным по небосводу. Звездам, которые пока не оформились в знакомые контуры созвездий – и не оформятся еще около сотни миллионов веков.
Звездочка светлая, звездочка ранняя
От автора
Приемы Погони и Поиска весьма давние, и им суждено оставаться на сцене еще долго. Если их использовать оригинальными способами, результат гарантирован: пульс подскочит, как от марша Сузы. Голливудские сценаристы меня, мягко сказать, разочаровывают. Кажется, других погонь, кроме автомобильных, они не знают.
Погоня и Поиск не идентичны. Они работают и поодиночке, но лучше их комбинировать. В старые беззаботные комиксовые деньки я даже испытал такой тандем на деле; начал со стандартного расследования, копания в бумагах, а потом превратил его в погоню по следу реальных бумажных денег. Эх, вспомнить бы еще, какого героя я тогда использовал. Зеленого Шершня? Капитана Америку? Капитана Марвел? Еще бы мне хотелось вспомнить, чем кончилось это дело.
Вы наверняка заметили, что я плохо помню свои работы. Честно говоря, после первой публикации я в них никогда не заглядываю. Но я в этом не одинок. От лучшего эксперта по теме, Джеда Харриса, я узнал, что превосходный и крайне популярный композитор Джером Керн никогда не запоминал своих песен. На вечеринках его
