– Погода, – сказал Фойл.
– Где-нибудь всегда выдается чудесный день, сэр.
Фойл повернулся к присутствующим.
– Это я, – сказал он, указывая на робота. – Это мы все. Мы болтаем о свободе воли, но не представляем из себя ничего, кроме реакции… механической реакции, однозначно заданной и определенной. И вот… вот я здесь, готовый реагировать. Нажмите на кнопочку, и я подпрыгну. – Он передразнил холодный голос робота: – Счастлив служить, сэр. – Внезапно его тон изменился и прозвучал, как удар бича: – Что вам надо?
Они беспокойно зашевелились. Фойл был обожжен, обессилен, изранен… и все же оставался хозяином положения.
– Давайте оговорим условия, – продолжал Фойл. – Меня повесят, утопят, четвертуют, если я не… Чего вы хотите?
– Я хочу вернуть свою собственность, – холодно улыбаясь, заметил Престейн. – Восемнадцать с лишним фунтов ПирЕ.
– Так. Что вы предлагаете?
– Я не делаю никаких предложений. Я требую то, что принадлежит мне по праву.
Заговорили Дагенхем и Йанг-Йовил. Фойл резко оборвал их.
– Пожалуйста, давите на кнопку по одному, джентльмены. – Он повернулся к Престейну. – Жмите сильнее… кровь и деньги… или найдите другую кнопку. Кто вы такой, чтобы выставлять сейчас требования?
Престейн поджал губы.
– Закон… – начал он.
– Что? Угрозы? – Фойл рассмеялся. – Хотите меня запугать? Не валяйте дурака, Престейн. Разговаривайте со мной так, как говорили на Новогоднем балу… без милосердия, без снисхождения, без лицемерия.
Престейн склонил голову, глубоко вздохнул и прекратил улыбаться.
– Я предлагаю власть, – сказал он. – Признание вас моим наследником, равную долю в предприятиях Престейна, руководство кланом и семьей. Вместе мы сможем править миром.
– С ПирЕ?
– Да.
– Ваше предложение рассмотрено и отклонено. Предложите свою дочь.
– Оливию?! – Престейн подавился и сжал кулаки.
– Да, Оливию. Где она?
– Ты!.. – вскричал Престейн. – Подонок… мерзавец… Ты смеешь…
– Вы предложите дочь за ПирЕ?
– Да, – едва слышно произнес Престейн.
Фойл повернулся к Дагенхему.
– Ваша очередь, мертвая голова.
– Если разговор будет идти подобным образом… – возмущенно начал Дагенхем.
– Будет. Без милосердия, без снисхождения, без лицемерия. Что вы предлагаете?
– Славу. Мы не можем предложить денег или власть. Мы можем предложить честь. Гулли Фойл – человек, спасший Внутренние Планеты от уничтожения. Мы можем предложить безопасность. Мы ликвидируем ваше досье, дадим уважаемое имя, прославим навеки.
– Нет, – вмешалась неожиданно Джизбелла Маккуин. – Не соглашайся. Если хочешь быть спасителем, уничтожь секрет. Не давай ПирЕ никому.
– Что такое ПирЕ?
– Тихо! – рявкнул Дагенхем.
– Это термоядерное взрывчатое вещество, которое воспламеняется одной лишь мыслью… психокинезом, – сказала Джизбелла.
– Какой мыслью?
– Просто желанием взорвать его, направленным желанием. Этого достаточно, если ПирЕ не изолирован инертсвинцовым изомером.
– Я велел тебе молчать, – прорычал Дагенхем. – Это больше, чем идеализм.
– Ничего нет больше идеализма.
– Секрет Фойла больше, – пробормотал Йанг-Йовил. – ПирЕ сейчас сравнительно маловажен. – Он улыбнулся Фойлу. – Секретарь Шеффилда подслушал часть вашей милой беседы в соборе. Нам известно, что вы джантировали в космосе.
Воцарилась внезапная тишина.
– Джантация в космосе! – воскликнул Дагенхем. – Невозможно! Ты не знаешь, что говоришь.
– Знаю. Фойл доказал, что это возможно. Он джантировал на шестьсот тысяч миль от крейсера ВС до остатков «Номада». Как я сказал, это гораздо больше, чем ПирЕ. Мне кажется, этим следует заняться в первую очередь.
– Тут каждый говорит о том, что он хочет, – медленно произнесла Робин Уэднесбери. – Чего хочешь ты, Гулли Фойл?
– Спасибо тебе, – промолвил Фойл. – Я жажду понести наказание.
– Что?
– Я хочу очищения, – сказал он сдавленным голосом. Позорное клеймо стало проступать на его перебинтованном лице. – Я хочу искупить содеянное; свести счеты. Я хочу освободиться от своего тяжкого креста… эта боль раскалывает мне спину. Я хочу вернуться в Жофре Мартель… лоботомию, если заслуживаю… И я хочу знать. Я хочу…
– Вы хотите спасения, – перебил Дагенхем. – Спасения нет.
– Я хочу освобождения!
– Исключено, – отрезал Йанг-Йовил. – Ваша голова слишком ценна, чтобы отдавать ее на лоботомию.
– Нам не до простых детских понятий – преступление, наказание… – вставил Дагенхем.
– Нет, – возразила Робин. – Должен быть грех, и должно быть прощение. Мы никогда не сможем их преступить.
– Нажива и убыток, грех и прощение, идеализм и практицизм… – горько улыбнулся Фойл. – Вы все так уверены, так прямодушны… А у меня сплошные сомнения. Посмотрим, насколько вы действительно уверены… Итак, вы отдаете мне Оливию? Мне – да, так? А закону? Она – убийца.
Престейн попытался встать, но рухнул в кресло.
– Должно быть прощение, Робин? Ты простишь Оливию Престейн? Она убила твоих родных.
Робин смертельно побледнела.
– Вы, Йовил. У Внешних Спутников ПирЕ нет; Шеффилд признался в этом. Все равно будете испытывать его на них? Чтобы мое имя вспоминали рядом с именами Линча и Бойкота?
Фойл повернулся к Джизбелле.
– Вернешься ты ради своего идеализма в Жофре Мартель отсиживать срок до конца? А вы, Дагенхем, откажетесь от нее? Спокойно отпустите в тюрьму?.. Жизнь так проста, – иронично продолжал он. – И это решение так просто, не правда ли? Уважить права Престейна? Благополучие планет? Идеалы Джизбеллы? Реализм Дагенхема? Совесть Робин? Нажмите на кнопку, и робот дернется. Но я не робот. Я выродок Вселенной… мыслящее животное… Я пытаюсь разглядеть путь через эту трясину. Возвратить ПирЕ миру, и пусть он себя губит? Обучить мир джантации в космосе, и пусть себе величаво ступает от галактики к галактике, распространяя повсюду заразу своего уродливого образа жизни? Каков же ответ?
Робот-бармен внезапно швырнул миксер через всю комнату. В последовавшей тишине надсадно прозвучал голос Дагенхема:
– Проклятье! Ваши куклы, Престейн, опять разладились от радиации.
– Ответ – «да», – отчетливо произнес робот.
– Что? – ошарашенно спросил Фойл.
– Ответ на ваш вопрос – «да».
– Спасибо, – сказал Фойл.
– Счастлив служить, – отозвался робот. – Человек в первую очередь – член общества, а только потом уже индивидуум. И независимо от того, обречет ли себя общество на уничтожение или нет, вы должны оставаться с ним.
– Совсем спятил, – раздраженно бросил Дагенхем. – Выключите его, Престейн.
– Погодите, – приказал Фойл, не сводя глаз с ослепительной улыбки, застывшей на механическом лице робота. – Но общество может быть таким тупым, таким запутавшимся… Ты свидетель нашего разговора.
– Верно, сэр, но вы должны учить, а не диктовать. Вы должны учить общество.
– Джантации в космосе? Зачем? Стоит ли нам рваться к звездам и галактикам? Ради чего?
– Потому что вы живы, сэр. С таким же успехом можно задаться вопросом «Ради чего жизнь?». Об этом не спрашивают. Просто живут.
– Сумасшествие, – пробормотал Дагенхем.
– Но увлекательное, – заметил Йанг-Йовил.
– Жизнь должна быть чем-то большим, чем простое выживание, – сказал Фойл роботу.
– Тогда определите это «большее» для себя, сэр. Не требуйте от мира гибели, если у вас возникли сомнения.
– Но почему мы не можем все идти вперед?
– Потому что вы все разные. Вы не лемминги. Кому-то нужно вести – и надеяться, что остальные не отстанут.
– Кому же вести?
– Тем, кто должен… одержимым.
– Выродкам.
– Все вы выродки, сэр. Вы всегда были выродками. Жизнь – это выродок.
– Спасибо тебе большое.
– Счастлив служить, сэр.
– Ты спас сегодняшний день. И не только сегодняшний.
– Где-нибудь всегда выдается чудесный день, сэр, – проговорил робот.
Потом он заискрился, затрещал и рухнул, развалившись на части.
Фойл повернулся к присутствующим.
– Он прав; а вы не правы. Кто мы такие, любой из нас, чтобы принимать решения за весь мир? Пускай
