Но ведь Серафина изрезала плащ! Уничтожила его! Как он мог появиться снова? От него не осталось ничего, кроме серебряной пряжки, Серафина видела это собственными глазами. Потом сыщик Грэтен нашел эту пряжку на кладбище. В ту ночь, когда он погиб от укусов ядовитых гремучих змей, пряжка была крепко зажата у него в кулаке. Неужели Брэден каким-то образом достал пряжку и в точности восстановил ткань плаща? Но зачем, для чего ему потребовалось возрождать к жизни это исчадие ада? И, если уж плащ возродился, почему он такой рваный?
Брэден стоял, укутанный в плащ, и смотрел вниз, на землю. На его лице поминутно вспыхивали ненависть, ярость, отчаяние; его терзали невыносимые мысли.
— Пожалуйста, прости меня, Серафина, — прошептал он чуть слышно.
— Простить? — проговорила она, хотя понимала, что друг не слышит ее. — Но что ты сделал?
Серафина все еще не верила собственным глазам: Брэден в черном плаще!
— Скажи, что ты сделал, Брэден! — закричала девочка. Она не понимала, что происходит. Ее друг не мог стать злодеем!
Словно отвечая на ее вопрос, Брэден вскинул руки и захватил с обеих сторон ткань капюшона.
— Не делай этого! — снова закричала Серафина. — Не надевай капюшон!
Но Брэден медленно накинул капюшон на голову. На его лице отразились ужас и отвращение, он содрогнулся всем телом. А потом повернулся к Серафине, и повисшие обрывки ткани вытянулись в ее сторону, выстрелили черной тенью, разрезающей воздух и рвущей пространство вокруг девочки.
Серафина вдруг поняла, что черные разрывы существуют одновременно в разных мирах — и в мире Брэдена, и в ее мире; это был мост, по которому невозможно пройти, но который, тем не менее, соединял их. Девочка не знала, видит ли ее сейчас Брэден, но свивающиеся вместе клубы тьмы пронеслись по воздуху и нанесли ей вполне реальный удар, обожгли болью, швырнули на каменистую почву.
Охваченная ужасом, Серафина отчаянно поползла к ближайшему дереву, чтобы спрятаться за ним. Но когда другая черная тень распорола воздух вокруг Серафины, стало ясно, что дерево ее не защитит. Тьма прошла сквозь него, словно нож, и верхняя часть ствола свалилась, как спиленная.
Увидев несущуюся на нее тень, Серафина прижалась к земле и попыталась отползти, но наткнулась на что-то, больно ударилась и полетела кубарем прямо в ледяную воду разбухшей реки. И тут сообразила: иногда для того, чтобы спастись, не надо сопротивляться, надо плыть по течению.
«Вода», — скомандовала Серафина сама себе.
И мгновенно распалась на миллионы крошечных водяных капель и устремилась вниз по течению.
Глава 17
В то мгновение страха, боли и растерянности, когда она, спасаясь от Брэдена, кинулась в реку, Серафина четко осознала: она — оборотень. Не важно, идет ли речь о теле или о душе, о целом существе или разрозненных частицах, она все равно останется оборотнем.
Она долго текла вместе с рекой, ощущая лишь движение. Неизвестная сила тянула ее за собой, тащила, несла по течению.
Серафина попыталась снова собрать вместе себя-духа, но не смогла. Она стала водой, и теперь река не хотела отпускать ее. Серафина чувствовала, как расходятся все дальше и дальше водяные частицы, из которых было сложено ее существо, как они смешиваются с остальной водой, теряются в водоворотах, застаиваются меж камней, возвращаются в космос.
— Дух! — властно приказала себе Серафина.
Она сосредоточилась на слове и, в конце концов, собрала свой дух воедино. Ей удалось выбраться из реки семью милями ниже по течению от того места, где она кинулась в воду.
Серафина представления не имела, что именно она сделала, когда рухнула в реку, и как именно она это сделала. Она просто растворилась в воде, волевым усилием стала водой, увидела себя водой… Но сейчас она духом выползла на каменистый берег и настороженно оглядела реку и лес. Было все так же темно, и по-прежнему шел дождь. Девочка проверила, на месте ли руки и ноги. Сжала и разжала ладони, покрутилась на месте и подвигала шеей вперед-назад. Она снова была целой и (насколько это возможно) невредимой. Хотя, возможно, «целая» — неправильное слово. Конечно, она пока была не совсем целая, но дух ее остался прежним. Тут ей вдруг пришла интересная мысль.
— Тело! — взволнованно приказала себе девочка.
Ничего не произошло. Что-то в ней сломалось, и тело пропало. Неужели это и есть смерть — постепенный распад на частицы, из которых создан весь мир? Но, если это так и она взаправду мертва, то почему до сих пор не распалась окончательно, не вернулась в изначальное состояние? За что так упорно цепляется ее дух?
Она думала, прикидывая так и этак, и незаметно снова вернулась мыслями к Брэдену и к тому, что видела этой ночью. Выбрав направление, девочка направилась в лес. Она мечтала сейчас только об одном: чтобы расстояние между ней и извергающим тьму черным плащом было как можно больше.
Когда Серафина действительно ушла далеко-далеко, а дождь наконец-то прекратился, она позволила себе замедлить шаг и отдышаться, но продолжала двигаться.
Через каждые несколько шагов девочка оглядывалась, с ужасом ожидая увидеть Брэдена в черном плаще. Когда наступил рассвет и южное небо медленно окрасилось светло-серым, она добрела до закрытой со всех сторон долинки, поросшей папоротником. И тут на Серафину навалились впечатления последних дней. Она в полном изнеможении упала на колени; из груди вырвался отчаянный всхлип, потом другой. Легла, свернувшись калачиком, на землю и зарыдала. Ее сердце терзала такая боль, что, казалось, оно вот-вот разорвется пополам.
Девочка не могла поверить в случившееся. Откуда у Брэдена черный плащ? Как он мог его надеть? Неужели он с помощью плаща крал чужие души?
Не переставая плакать, она вскидывалась, падала на папоротники, снова вскакивала. Ее сердце переполняло чувство тяжелой утраты. Она не знала наверняка, видел ли ее Брэден, не была уверена, что он специально натравил на нее тьму, рвущую пространство. Может ли такое быть, что Брэден стал ее врагом?
Она вытерла мокрый нос тыльной стороной ладони, смахнула с ресниц слезы и всхлипнула. Возможно, она стала теперь бесплотным духом, но все еще не могла забыть ощущения и переживания, свойственные живому телу. От быстрого бега у нее ныли ноги и саднило в груди, лицо горело от плача. Но сильнее всего болело сердце. Ее душе было так же мучительно больно и горько, как если бы она была душой живого человека.
Серафина зажмурилась, совсем
