Не все успели проснуться. Кто-то успел вскочить и взяться за оружие. Светлые сорочки древлян были хорошо видны в полумраке обчин; вооруженные и опытные, слаженно и быстро действующие русы прошли из конца в конец, очищая строения от людей, как их северные предки очищали корабли. Все, что сопротивлялось, шевелось, забивалось в углы… Но внутри не было ничего, кроме подстилок, одеял и прочих пожитков. Ни укрытия, ни защиты.
Но вот все стихло. Десятские проверили своих – раненых прибавилось, но убитых у русов не было. Взяться за луки древляне не успели.
В каждую из двух обчин принесли огня со двора. Раздвинув пожитки и тела, развели по костру прямо на полу, отодвинув все заслонки на оконцах. И стали искать.
Помня, где нашел «малого ворона», Лют сразу, едва вытерев лезвие секиры и тяжело дыша, устремился в дальний конец обчины. Чуров, этих «дедов» и «бабок», тут не имелось: оставляя святилище, последние Завишичи вынесли их отсюда и сожгли, как и идолов с площадки. Но очаг сохранился, и старая рассохшаяся скрыня возле него тоже.
Мешок лежал на крышке скрыни.
– Здесь! – ликующе заорал Лют. – Мистиша! Он здесь!
Мистина подошел к нему. Поднесли поближе два факела. Мистина глянул и выругался: печать Анунда на месте, но вдоль прошитого красной нитью шва виднелся длинный неряшливый разрез.
– Да кляп те в рот! – Мистина обтер руку о свой кафтан и просунул ее в разрез, чтобы оценить размер освободившегося места. – Шкурки три не хватает. Пусто вас побери! – В досаде он пнул голову какого-то покойника, оказавшуюся близ его ноги. – Кой вам тур в этих шкурках! Ну что, дренги! – Он оглядел лица вокруг себя. – Дурная весть у меня для вас. Как рассветет, будем вытаскивать трупье наружу и обыскивать тут все.
Вокруг тихо взвыли. На хорошую добычу в этой глуши никто не надеялся, а возиться с мертвецами радости мало.
– Без этих трех шкурок нет сорочка, а без пяти сорочков нет моей сделки, и память моего отца будет опозорена. Потерпите, парни, приедем в Плеснеск, там я вам устрою пива и девок. А сейчас вот так, жма!
* * *Осмотрели все. Тела – проверили, что ни у кого нет нужной шкурки за пазухой. Постели из подстилок и вотол. Мешки и короба. Разобрали на доски скрыню. Перерыли все седельные мешки, сваленные в кучу у двери обчины. И одну шкурку нашли – в изголовье постели близ очага. Но только одну, а в мешке их оказалось тридцать семь. Две исчезли невесть куда.
– Они их, должно, Володиславу отослали, добычей похвастаться, – сказал Альв, пока оружничий зашивал разрез на мешке. Урон уже не скроешь, но так хоть больше ничего не вывалится. – Ловить будем?
Мистина вздохнул, стараясь успокоиться и не злиться. Злостью горю не поможешь. Альв был прав: кто-то отсюда точно уехал. Вчера древляне угнали с Моравской дороги двадцать девять лошадей, и из этого числа трех под навесом не хватало. Седло и мешки с лошади покойного Бури тоже исчезли.
Лют стоял поблизости; глаза припухли от бессонной ночи, на лице усталость и ожидание новых вызовов судьбы. Мистина взял его за плечо, вгляделся и улыбнулся. На носу красная свежая ссадина. Пушистые брови приподняты, в ореховых глазах лукавая мольба…
Один из лучших даров его непростой судьбы. И стоит он куда больше, чем пришлось заплатить. Спасибо вам, девы источника…
– Нет, – Мистина пожал плечо Люта и выпустил. – Ну их сквозь землю! Искать и догонять троих чертей, ускакавших еще вчера к Искоростеню, мы не будем. Повезем как есть. Баварам я скажу, что эти две шкурки потребовались богам в уплату за провоз… они христиане, но поймут. За эти две я им скотами заплачу. И смилуйтесь над нами, боги, – он поднял лицо к серым низким небесам, подставляя под редкие капли холодного дождя, – чтобы таких развлечений нам по дороге больше не встречалось. Недаром же я посвятил вам всех этих людей! – И он взмахнул рукой в сторону выложенных длинными рядами трупов.
* * *Часть русов ушла в лес за дровами – хоронить своих покойников. Деревских оставили лежать у вала. Другие русы тем временем затопили очаги в обчинах и сварили кашу. Липняку тоже дали поесть – своей миски он не нашел, но взял какую-то, что закатилась в угол. В темноте обчины кровь на земляном полу была не видна, но запах уже ощущался. Отчасти он ждал, что его убьют теперь, когда он больше не нужен, как убили двоих других пленных. Но ждал не так чтобы со страхом. То есть он боялся, но не смерти. А того, что придется ответить перед чурами, когда он уже вот-вот перед ними окажется. Ведь это он привел сюда русов. Из-за него оказалась перебита вся Миляева дружина. Может, кто-то успел в суете перескочить через тын, скатиться в ров и убежать в лес, но едва ли таких было много…
Он же не знал, что их всех убьют. Просто не думал, как русы поступят, когда найдут Божищи. Воевода же сказал, что ему нужны лошади…
А если бы знал? Что бы это изменило? Ведь седьмой покон… Липняк поискал мысленно, есть ли среди двенадцати поконов родовых что-то о защите не своих родовичей, но не нашел. Есть про гостей – но какие же они ему гости?
Или теперь вот эти все – Миляй, Тверд, Долгай, Нечайко и прочие – ему свои? Берест говорил, что да, но с этим Липняк свыкнуться не успел.
Погребение заняло целый день – пока складывали крады, пока те прогорали… Тел на них русины возложили не шесть, а семь – один раненый умер. Еще не остывшее кострище засыпали землей – ждать было некогда. Переночевали, выставив по дозорному на вал с каждой стороны света. Дозорные стояли без огня, не двигаясь с места, и сменялись четыре раза за ночь.
Утром стали собираться в путь. Оседлали лошадей, которые паслись вокруг городища, здешних вывели заодно со своими. Липняк сидел в углу, когда какой-то рус, проходя мимо, заметил его и вопросительно кивнул на него воеводе. Тот приподнял брови, будто вспомнил, потом сделал знак подойти.
Липняк встал и подошел. В голове было пусто.
– Возвращайся к себе домой и жди, – сказал ему воевода. – Ждать придется до зимы. Я вернусь в Киев, может быть, к Коляде, и тогда прикажу отпустить твоих. Скажи только, как их зовут.
– Томила был мой отец, – прохрипел Липняк пересохшим горлом.
– Запомнишь? –
