Ему был нужен воздух. Воздуха не было. Все остальное значения не имело. Он пытался разодрать собственное горло, чтобы запустить пальцы под цепь. Она до предела откинула левую руку, пока та не выпрямилась, и сама не удержалась от вопля – наручник на правом запястье сместился, частично уйдя в дыру у изголовья.
Синее, распухшее лицо, извергшийся из его члена бурный поток, за ним – горячая струя мочи.
Широко раскрытые глаза, прожилки, наливающиеся красным, багровеющие, пока белки не покраснели целиком.
Она смотрела прямо в эти глаза. Смотрела, пытаясь найти за ними душу, не отводила взгляда от его жалкой, мерзкой, издыхающей душонки.
Я тебя убиваю. Я тебя убиваю. Я тебя убиваю!
Беззвучный голос зверя.
Радостный, жестокий клич зверя. Которым ее глаза орали сейчас ему в глаза, орали ему в душу.
Танал Йатванар, я тебя убиваю!
Таралак Вид плюнул на ладони, повозил их друг о дружку, чтобы размазать плевок, и пригладил назад волосы.
– Снова пахнет дымом, – заметил он.
Старший Оценщик, сидящий у маленького столика напротив, удивленно приподнял тонкие брови:
– Меня удивляет, Таралак Вид, что ты вообще способен различать запахи.
– Я жил в степи, кабалиец, я могу унюхать, где вчера антилопа прошла. Город рушится. Тисте эдур ушли. А император в этот самый миг меняет планы и принимается убивать претендента за претендентом, так что осталось лишь двое. И такое чувство, что всем все равно!
Внезапно вскочив, он подошел к койке, на которой разложил оружие, вынул из ножен скимитар и в который раз уставился на лезвие.
– Ты им скоро ресницы сможешь подрезать.
– Это еще зачем? – рассеянно откликнулся Таралак.
– Просто идея, грал.
– Я служил Безымянным.
– Знаю, – просто сказал Старший Оценщик.
Обернувшись, Таралак сощурился на маленького человечка с раскрашенным лицом.
– Ты?
– Безымянные на моей родине известны. Знаешь ли ты, почему они так зовутся? Вижу, что нет, так что я тебе расскажу. Посвященные обязаны отречься от имен, потому что они верят, что если звать себя по имени, оно обретает над тобой слишком большую силу. Имя становится твоей личностью, твоим лицом, самим тобой. Избавься от имени, и эта сила вернется к тебе.
– От меня такого не требовали.
– Потому что ты для них не более чем инструмент, примерно то же самое, что меч в твоих руках. Разумеется, инструментам Безымянные имен тоже не дают. Очень скоро ты перестанешь быть им полезен…
– И снова стану свободен. Чтобы вернуться домой.
– Домой, – задумчиво произнес Старший Оценщик. – К своему племени, чтобы исправить все ошибки, исцелить все раны времен буйной юности. Ты вернешься туда – с мудростью во взгляде, с покоем в сердце, с лаской в прикосновении. И как-нибудь ночью, когда ты, завернувшись в шкуры, будешь спать в той же хижине, где родился, кто-то проскользнет внутрь и перережет тебе горло. Потому что мир у тебя внутри – не то же самое, что и мир снаружи. Тебя зовут Таралак Вид, и они взяли себе эту силу. Твоего имени, твоего лица. Своим собственным именем, самим собой, всей своей жизнью и заключенной во всем этом силой – которую ты давным-давно так безропотно отдал – ты и будешь убит.
Таралак Вид смотрел на него, и скимитар дрожал в его руках.
– Потому-то ты и называешь себя просто Старший Оценщик?
Кабалиец пожал плечами:
– Безымянные по большей части всего лишь болваны. Доказательством этому служит одно лишь твое здесь присутствие вместе с твоим спутником-яггом. Но даже несмотря на это, некоторые вещи мы понимаем одинаково, и неудивительно, поскольку мы – потомки одной и той же цивилизации. Первой империи Дессимбелакиса.
– В Семи Городах есть такая шутка, – презрительно усмехнулся грал. – Чтобы на островах Кабал закончилась гражданская война, нужно совсем немного – просто чтобы солнце погасло.
– Мы давно уже живем в мире, – откликнулся Старший Оценщик, сложив руки на коленях.
– Тогда почему в последнее время, как я с тобой ни заговорю, мне тебя придушить хочется?
– Наверное, я слишком давно не был дома, – вздохнул монах.
Таралак Вид скорчил рожу и вбросил скимитар обратно в ножны.
Снаружи, из коридора, донесся глухой стук открываемой двери – оба замерли и уставились друг на друга.
Негромкие шаги – мимо.
Таралак выругался и принялся нацеплять на себя оружие. Старший Оценщик встал, одернул рясу, подкрался к двери, чуть-чуть приоткрыл, чтобы выглянуть. И тут же нырнул обратно.
– Он выходит, – прошептал монах.
Таралак кивнул и подошел к нему, а он открыл дверь во второй раз. Оба вышли в коридор и тут же услышали впереди звуки скоротечной схватки, всхрип, и что-то шумно упало на каменный пол.
Они неслышно, но быстро двинулись по коридору – Таралак Вид впереди.
На пороге двери, ведущей во дворик для тренировок, мешком валялось тело стражника. Дальше, со двора, донесся испуганный вскрик, шум ударов, потом – звук открывающейся калитки.
Таралак Вид нырнул наружу, во тьму. Во рту у него пересохло, сердце бешено билось в груди. Старший Оценщик говорил, что Икарий ждать не будет. Что он – бог, а бога, когда он собрался сделать то, что собрался, никто и ничто не остановит. Они увидят, что его нет. Станут обыскивать город? Да нет, они ворота дворца и то отпирать сейчас не решаются.
Икарий? Похититель Жизни, что же ты ищешь?
Вернешься ли, чтобы выйти против императора и его зачарованного меча?
Монах сказал Таралаку, чтобы тот сегодня ночью был готов и не ложился. И вот почему.
Добравшись до калитки, они переступили через тела двух стражников и осторожно выбрались наружу.
Икарий неподвижно стоял в сорока шагах от них, прямо посередине улицы. К нему осторожно приближались четверо с дубинками. Шагах в десяти они остановились, так же осторожно начали отступать. Потом развернулись и кинулись врассыпную, брошенная дубинка загромыхала по брусчатке.
Икарий смотрел в ночное небо.
Где-то на севере пылали три здания, зловещие малиновые отблески ложились на подбрюшья бурлящих над ними дымных клубов. Доносились отдаленные крики. Таралак Вид, прерывисто дыша, обнажил меч. Быть может, от Икария убийцы и разбойники разбегаются, но нет никакой гарантии, что к нему самому и монаху они не отнесутся по-другому.
Икарий опустил взгляд и огляделся вокруг, словно только что осознав, где находится. Чуть помедлил – и зашагал дальше.
Грал и кабалиец молча последовали за ним.
Самар Дэв облизнула пересохшие губы. Он лежал на койке и, очевидно, спал. На рассвете он возьмет свой кремневый меч, нацепит доспехи и в окружении летерийских солдат отправится на императорскую арену. Там, уже в одиночку, шагнет на песок, а несколько сот зрителей на мраморных скамьях станут осыпать его оскорбительными выкриками и насмешками. Пари заключаться не будут, никто не станет лихорадочно объявлять ставки. Поскольку конец у этой игры
