Отыскав нужное место, он остановился. Перед ним возвышались стены поместья. Того самого, что принадлежало покойному Геруну Эберикту. Имение стояло заброшенным, право собственности увязло в юридических разбирательствах, конца которым не видно. Казалось, что Герун Эберикт забрал все богатство с собой – это безмерно забавляло Странника.
Фундамент громадного дома пересекал незаметные линии, оставшиеся от гораздо более древних строений, когда-то защищенных с трех сторон открытой водой: двумя прорытыми каналами и потоком из глубоких артезианских колодцев, берущих холодную черную воду под громадной полкой извести, лежащей под толстым слоем ила, песчаными линзами и пластами глины. Эти каналы имели громадное значение – как и то, что с четвертой стороны под улицей, появившейся семь тысяч лет назад, проходил тоннель со стенами из обожженной глины. По этому тоннелю текла вода из глубин реки, не смешиваясь с водой от других источников. Так что со всех четырех сторон – чистая живая кровь Старшего бога, которому поклонялись в храме, стоявшем когда-то на этом самом месте.
Эберикту следовало бы помнить об этой детали, в которой любой нанятый провидец смог бы прочитать возможную кончину Геруна в голых руках гиганта-полукровки. И вовсе не случайность, что носители тартенальской крови так привязаны к Маэлю, даже сейчас – некая тень инстинкта от первого союза, заключенного на воде, между имассами и тартеналами – или тоблакаями, если называть их настоящим именем. Еще до Великой Высадки, когда последние гиганты, решившие хранить чистоту крови, пришли на этот и другие берега, где первые основатели становились порочными, злобными богами тартеналов.
Но не только Герун Эберикт и бесчисленные другие местные жители были бездумны – вернее, забывчивы – по отношению к древнему значению всего, что стерлось с лица города.
Странник пошел дальше. Через внешнюю стену поместья. Дальше – через булыжники двора, скользя призраком сквозь камни и песок, вниз, в затхлый, неподвижный воздух глиняного тоннеля. По колено в густой, как суп, воде.
Он остановился у наклонной стены туннеля, там, где за стеной скрывались остатки древнего храма. И шагнул вперед.
Теперь повсюду валялись осколки разбитого камня, густо покрывшиеся илом. В трещинах блоков фундамента были заметны следы огня. На оставшихся кусках штукатурки виднелись фрагменты богатой росписи. Многочисленные гончарные изделия, бесформенные мотки позеленевшей меди, искореженные фигурки из почерневшего серебра, упорное сияние розового золота – все, что осталось от бывшей запутанной смертной жизни, память о руках, которые трогали, создавали, мяли кончиками пальцев и царапали ногтями, стирали глазурь, краску и пыль с щербатых ободков; о руках, от которых не осталось ничего, кроме этих предметов, пропитанных неудачей.
С отвращением и тошнотой бог пробрался через развалины, расчищая путь, в закуток, образованный частично обвалившейся стеной. Синие плитки, изображающие спокойное море; но некоторые фрагменты отвалились, открыв серую штукатурку со следами от обратной стороны аккуратно обработанных плиток. В этом тесном закутке Странник пригнулся, тяжело дыша. Время не рассказывает ярких сказок. Нет, время доносит свои разрушительные сообщения с безысходной монотонностью.
О, Бездна, какая давящая тяжесть!
Странник глубоко вдохнул затхлый, мертвый воздух. Потом еще раз.
И почувствовал неподалеку тихий шепот силы. Остаточный, такой чахлый, что не имел смысла, однако сердце заколотилось в груди у бога. Святость осталась. Осквернения не произошло, и значит, гораздо легче будет осуществить то, что он задумал. Порадовавшись, что быстро покончил с этим жутким местом, Странник двинулся к силе.
Алтарь скрылся под грудой каменных осколков, кусков известки, напáдавших, видимо, с рухнувшего потолка; от тяжелого груза потрескались камни пола, под желобками священного камня. Так даже лучше. И… да, суше. Здесь, в этом окружении, он мог бы набормотать тысячу подталкиваний. Десять тысяч.
Подойдя ближе, Странник потянулся и положил ладонь на алтарь. Он не чувствовал канавок, не чувствовал подточенного водой базальта, не чувствовал глубоких желобков, по которым когда-то живая кровь текла в соленые потоки. Да, мы ведь испытывали жажду в те времена!
Он разбудил собственную силу – столько, сколько оставила ему она, но для этого дела более чем достаточно.
Странник начал плести ритуал.
Адвокат Слим был тощим и худым. Почти через весь лоб и дальше по левой щеке до подбородка шла полоса больной, потрескавшейся кожи – узор трещин приводил на память животики только что вылупившихся аллигаторов. Существовали мази, которые могли избавить его от недуга, но, судя по всему, легендарный знаток летерийских законов намеренно культивировал рептильный дерматоз, так соответствующий и его репутации, и его холодным, безжизненным глазам.
Адвокат стоял в кабинете Бугга, ссутулив плечи, словно хотел стать еще уже; и высокий воротник его темно-зеленого плаща топорщился, как капюшон кобры, за продолговатой лысой головой с маленькими ушками. Вялым безжизненным взглядом он изучал Бугга.
– Я правильно расслышал? – Адвокат очень старался говорить шипящим голосом, но фраза вышла неуклюжей и дрожащей. Бугг с легким удивлением осознал, что так могла бы говорить змея – безгубым ртом. Впрочем, сказал он себе, прозвучавший вопрос вряд ли могла бы задать змея. Змеи не просят разъяснения.
Правда ведь?
– Вы странно смотрите, – добавил Слим. – То, что я не могу понять, вас смущает, мастер Бугг?
– Вы в самом деле не понимаете?
– И именно поэтому прошу повторить.
– Ага. Ладно. Что вы услышали, как вам кажется?
Адвокат моргнул.
– Мы все это наговорили, только чтобы вернуться к моему изначальному вопросу?
– Я прошу вас поговорить еще, Слим.
– Это вместо того, чтобы повторить свои слова?
– Терпеть не могу повторяться.
Адвокат Слим, как знал Бугг, презирает замешательность, хотя, по всей вероятности, и слова такого нет.
– Мастер Бугг, как вы знаете, я презираю замешательность.
– Ох, как жалко такое слышать.
– Охотно верю, ведь я беру плату по словам.
– По словам нас обоих или только по вашим?
– Пожалуй, уже поздно об этом спрашивать? – Сложенные руки адвоката изобразили нечто извилистое и не очень пристойное. – Вы дали мне инструкцию, если я правильно понял – поправьте меня, если я ошибаюсь, – вы дали мне инструкцию, повторяю я, обратиться к вашему финансисту с просьбой о еще одном займе, назначение которого – выплатить часть процентов по предыдущему займу, который, если я помню правильно, а я помню, предназначался для оплаты части процентов по еще одному займу. В итоге мне становится интересно, поскольку я не единственный ваш адвокат: сколько уже займов вы взяли, чтобы выплачивать проценты по другим займам?
– Да, выходит дороговато.
– Я становлюсь разговорчивым, когда нервничаю, мастер Бугг.
– То есть иметь дело с вами дороже, когда вы нервничаете? Это, Слим, в самом деле очень разумно.
– Да, именно так. А теперь ответите на мой вопрос?
– Если настаиваете. Есть, наверное, сорок займов, взятых с целью обеспечения выплат процентов по другим займам.
Адвокат облизнул пересохшие губы.
– По причинам вежливости и уважения, мастер Бугг – и нужно добавить, неверного представления о вашей платежеспособности, – я не стал требовать плату вперед – за мои услуги, я имею в
