Из спальни доносился смех Бланки и мужской голос. Муж?! Нет, синьор Канале отсутствовал, там был другой. Козимо уже собрался повернуться и уйти, но услышал свое имя и замер. За дверью обсуждали его…
Их предок Аверардо был столь силен, что победил великана, кондотьер Сфорца легко гнул руками подковы, говорили, что сын еще сильней… Козимо Медичи вовсе не был так силен, но от гнева его пальцы сжались так, что из броши выпали и покатились по полу два небольших камешка. Служанка замерла, с ужасом глядя в лицо Медичи, увидев что-то страшное.
Козимо приложил палец к губам, приказывая ей молчать, через мгновение на место вытащенного из-за пазухи флорина последовала покалеченная брошь. Две аппетитные «булочки» служанки окрасились капелькой крови с пальцев Медичи, а он сам шагнул к выходу, на ходу прикладывая к пораненной руке платок.
Если бы Бланка обсуждала его мужское достоинство или поведение в постели, Козимо не был бы так потрясен, но из разговора в спальне стало понятно, что красавица спала с Козимо за плату от его врагов! Да, она была любопытной, часто расспрашивала обо всем, но разве не таковы все женщины? Только верный своей привычке вообще не разговаривать о делах с теми, кого они не касаются, Козимо не выболтал лишнего.
И человек в спальне выговаривал Бланке именно за это — неспособность вытащить нужные сведения.
Если бы Бланка любила его за деньги, Козимо не жалел их, но она любила по поручению. Это еще хуже Фабио…
Что делать, ворваться в спальню и разоблачить любовницу-шпионку? Как бы нелепо это выглядело! Уже оказавшись на пустынной улице, Козимо похвалил самого себя за то, что ничего не предпринял. Он не выболтал этой женщине ничего лишнего, и не выболтает, поскольку Бланка Канале перестала существовать для Козимо Медичи.
От Тибра привычно несло вонью гнилой воды, с улиц — отбросов, летний ветерок не был способен разогнать эти запахи. Во Флоренции тоже пахло от Арно, но там привычные с детства запахи красителей. И уж совсем свежим, разве что с запахом навоза, был воздух в Муджелло.
— Хочу домой! — сообщил сам себе Козимо и решительно зашагал в сторону Колизея.
Но растревоженная душа не нашла покоя и среди древних развалин. Как-то не думалось о величии Рима в тот день.
А на следующий привезли письмо от отца с вызовом во Флоренцию.
Он уезжал из Рима, разочарованный городом, выигравший у Пацци, но проигравший Бланке Канале. Или все же победивший самого себя? Чтобы разобраться в этом, требовалось время.
После дождливой холодной весны наступило жаркое засушливое лето. Это хорошо для винограда, но плохо для пшеницы, да и трава слишком быстро выгорела на солнце.
Обычно Медичи старались проводить жаркое лето в Кафаджолло, где же еще?
Над ухом, не давая спать, противно зудел комар, было душно, легкий ветерок не спасал. Жена вертелась с бока на бок, отчего даже массивная семейная кровать ходила ходуном, но Джованни молчал.
— Каково Козимо в Риме летом? — Наннина вопрошала риторически, прекрасно понимая, что муж не ответит. Но тот согласился:
— Да, там тяжело летом. Я вызвал его домой, Козимо мне нужен, ему предстоит важное дело. Важное и, не скрою, опасное.
Наннина тревожно вскинулась:
— Что?
— Спи, не переживай. Я сгустил краски, все не так уж опасно, просто придется съездить далеко.
— В Неаполь?
— Нет, наоборот, на север. В Констанц.
Название города ничего не сказало Наннине, супруга Джованни Медичи и мать Козимо не была сильна в географии. Ее, как и многих других, мало интересовали дела Священной Римской империи, если те не касались Флоренции и лично их семьи, и дела папской курии заботили только потому, что Медичи — банкиры курии. А дело, из-за которого отец вызвал Козимо во Флоренцию, касалось именно этого.
Волноваться было из-за чего, над папой Иоанном, то есть Бальтазаром Коссой, нависла нешуточная угроза. Впрочем, он сам ее такой уж страшной не считал, а зря.
В сентябре 1410 года венгерский король Сигизмунд попросту отобрал немецкую корону у своего нерешительного старшего сводного брата Венцеля и стал королем немецким, то есть императором Священной Римской империи. Правда, пока ни коронован, ни признан в таком качестве всеми остальными монархами не был. Непостоянного, почти капризного Сигизмунда мало волновало мнение других, хотя он понимал, что как император должен совершить нечто такое, что заставит недоброжелателей замолчать.
Подходящий подвиг нашелся — в христианском мире все еще царила Великая схизма, то есть имелись целых три папы, которые уже не предавали друг друга анафеме дважды в неделю, но и не обещали встретиться и отречься, впрочем, мир и не поверил бы этим обещаниям. И лучшим подарком от императора христианам было разрешение именно этого вопроса — выборов единого для всех папы.
Для этого нужен новый Собор, который действительно стал бы Вселенским. Парижские богословы, хотя и поддерживавшие авиньонского папу Бенедикта, но уже уставшие от всех шатаний, а вернее, имевшие на все свои виды, согласились.
Дело, несомненно, стоящее, и Сигизмунд взялся за него с завидным рвением. Императора мало волновали богословские споры, но и здесь у него были свои интересы. Еретическое учение англичанина Уиклифа пустило самые прочные корни именно во владениях Сигизмунда, рядом в Праге (тогда Сигизмунд еще не был королем Чехии) преподавал и читал свои проповеди Ян Гус.
Борьба с еретиками и разборки с опальным Гусом — прекрасный повод для общего собрания кардиналов. Отказаться от такого Собора не могли даже папы, это означало бы отказ от борьбы с ересью. А там… как только соберутся, так обязаны будут исполнить свои клятвы и отречься. Убить одним Собором сразу двух куропаток — покончить с ересью в зародыше и выбрать нового папу — это ли не миссия, достойная императора Священной Римской империи?
Папы отказаться не посмели, впрочем, каждый рассчитывал на свою победу или не рассчитывал уже ни на что. Оставалось определить место проведения Собора.
Иоанн был убежден — Рим и только Рим, где же еще?! И тут Косса переоценил свои силы. Сигизмунд на словах поддерживал его,
