Джованни с Пиккардой были в Кафаджолло, дома только Лоренцо, который сообщил, что отец приедет завтра, и немедленно предложил погулять до утра. Козимо только головой покачал, то ли отказываясь, то ли сокрушаясь всегдашней озабоченности младшего брата развлечениями.
— Нет, я лучше к Никколи схожу. Давно не виделись.
— А… иди. Я не пойду, скучно слушать философские рассуждения.
Но пошел, уж очень хотелось побыть с братом.
У Никколи шло привычное застолье, Козимо даже пожалел, что зашел вечером, надо бы утром, когда никого. Поговорить есть о чем, он купил несколько вещиц в Риме и намеревался подарить хозяину дома, а в присутствии чужих как-то неловко. Но раз уж пришли…
Узнав братьев, слуга приветствовал их и кивнул в сторону пиршественного зала:
— Там.
Гости Никколи спорили. Впрочем, это привычно, любая пирушка перерастала в спор и декламации.
Голос главного спорщика показался Козимо знакомым, да не просто знакомым, а…
Он не ошибся, речь о первенстве римского права над любым другим произносил… Бальтазар Косса, вернее, папа Иоанн. Сейчас он был в простой одежде состоятельного горожанина, не зная, кто это, ни за что не догадаешься.
Заметив Козимо, Никколи приветствовал его и жестом пригласил к пиршественному столу, вокруг которого на сей раз не возлежали, а сидели. И сам стол был обычным — на козлы уложены длинные доски и накрыты богатыми скатертями. Братьям помахал, приглашая сесть рядом, Поджо Браччолини, с которым Козимо встречался и у Никколи, и в Риме тоже, ведь Косса пригласил Браччолини секретарем в помощь к Леонардо Бруни (Аретино). Никколи ценил своего молодого друга, утверждая, что у Поджо лучший на Апеннинском полуострове нюх на древности.
Остальных четверых гостей Козимо не знал, а потому поспешил присесть к Браччолини. Лоренцо устроился рядом.
Козимо смотрел, слушал Коссу и не мог поверить собственным ушам, да Бальтазар ли это?
— Что он здесь делает? — прошептал юноша Поджо. Тот усмехнулся:
— Выступает, как видишь. Чему ты удивился, ведь у Коссы два докторских звания — богословия и права.
Косса и римское право? Хотелось потрясти головой, чтобы проснуться.
Но тут сам Бальтазар сделал жест, убедивший Козимо, что это не сон. Продолжая речь о главенстве римского права, он мимоходом поймал одну из сновавших вокруг стола девушек-служанок. Стол заменили, а вот девушки были привычно грациозны и полуобнажены. Девушка по плечо рослому понтифику, а потому рука Коссы оказалась не на ее талии, а на ее груди. Всего на мгновение Бальтазар замер, но уже в следующее, видно, довольный удачным попаданием, крепко эту грудь сжал. Служанка замерла тоже, не решаясь двинуться или возразить. Да и что возражать, если грудь практически обнажена, как и остальное тело.
Косса перестал размахивать правой рукой, хотя говорить не прекратил, он подвинул девушку к себе, прижал спиной к своему животу и взялся второй рукой за другую грудь.
Гости смеялись, они все, кроме Поджо, Козимо и Лоренцо, были немолоды, но, видно, привыкли к вот таким выходкам. Косса был опытным любовником, его руки прекрасно знали свое дело, и лицо девушки мгновенно покраснело, а дыхание стало прерывистым. Еще чуть, и она невольно издаст стон сладострастия…
Козимо заметил, что Лоренцо буквально впился взглядом в пальцы папы, ласкающие обнаженную женскую грудь. Это заметил и Бальтазар. Ему вовсе не была сейчас нужна эта вспышка похоти, папа слегка кивнул Лоренцо, подзывая того к себе, и когда младший Медичи послушно подскочил, оттолкнул девушку ему в руки, а сам вернулся за стол.
И это все не прекращая разговора. Вернее, Косса отвечал на возражение Козимо, мол, нельзя придумать законы на все случаи жизни.
Сам Козимо почти не заметил игру сладострастия, он смотрел в темные глаза Коссы и слушал произносимые им слова.
— Не нужно придумывать законы на все случаи жизни! — возразил молодому банкиру Косса. — Достаточно создать принцип. Принцип, понимаете, молодой человек? Чтобы каждый случай мог в такой принцип уложиться.
Общий разговор распался на части, как часто бывает в компаниях после некоторого времени возлияний и бесед. Двое гостей что-то оживленно обсуждали между собой, Никколи и два других на противоположном краю стола спорили о литературе, а Козимо, Бальтазар и Поджо говорили о римском праве, Древнем Риме и возможности возрождения великой культуры. А еще о древних артефактах, которые гниют под землей или валяются забытыми.
Косса откинулся на резную спинку своего стула:
— Мне придется ехать в Констанц. Поедете со мной оба. Я согласен с вашим отцом, молодой человек, ехать стоит вам, а не ему. Заодно по пути посмотрите монастыри, там много осталось всякой всячины, я видел, когда в поездках приходилось ночевать в обителях.
Поджо буквально замер, словно охотничья собака, уловившая дичь и боящаяся ее спугнуть неосторожным вдохом.
Козимо удивленно нахмурился:
— Констанц? У нас там нет отделения…
— Будет, — усмехнулся Косса. — Мы с синьором Медичи договорились. Император Сигизмунд соизволил пожелать собрать Собор в столице своей империи. Я хотел бы в Италии, но поскольку в Риме неаполитанцы, там опасно, пришлось согласиться. Скоро поедем. А где папа, там и его банк, не так ли?
Их разговор прервал Никколи, восторженно декламирующий Данте:
— Гордись, Фьоренца, долей величавой!
Ты над землей и морем бьешь крылом…
Козимо редко бывал на пирушках Никколи, все же еще молод, но знал, что этим началом двадцать шестой песни из Дантовой «Божественной комедии» заканчивались они все.
Никколи прочитал строчки о пяти согражданах, которых мог стыдиться, его заглушили возгласы гостей… Косса вдруг усмехнулся:
— Поэтому — тем лучше, чем скорей;
Раз быть должно, так пусть бы миновало!
С теченьем лет мне будет тяжелей.
Бальтазар Косса, бывший пират, распутник и мздоимец, по памяти цитировал Данте?.. А за четверть часа до того свободно говорил о римском праве. Полно, тот ли человек, для которого они с отцом запугивали кардиналов в Пизе?
Но вон возвращается довольный Лоренцо, которому Косса «подарил» доведенную до экстаза красавицу. Это Бальтазар умеет, любые красавицы становятся послушными
