Не уважать её было невозможно.
По крайней мере дважды она излечила меня от повреждений, полученных при ударах о скалы, и ещё один раз помогла справиться с тяжёлым отравлением.
Самое главное: благодаря ведьме Язве я перестал относиться к земным троглодитам с пренебрежением.
Она внушила мне, что у развитых нет никакого превосходства над неразвитыми.
Она дала мне понять, что знания не обязательно записаны буквами в книгах – иногда они вообще невыразимы, не облечены в слова, а лишь в поступки, в практические умения.
Волки и медведи приносили ведьме больных детёнышей – она их выхаживала. Белки и барсуки снабжали её орехами и кореньями. Змеи приползали, чтобы сбросить старую кожу и сцедить лишний яд. Рожалые самки лосей и оленей прибегали, чтобы старуха их раздоила.
Окрест её чёрной избы буйно росли редчайшие растения, пчёлы копили мёд в гнилых колодах, а пауки ткали паутины, не пропуская к дому ни единого кровососущего насекомого.
В её избе стоял тяжкий дух, слишком терпкий; не гадкий – странный.
Кислый, но и притягательный.
Я огляделся и вздрогнул.
По всем ровным поверхностям, по лавкам, по полкам, по узкой кровати, застланной ветхим покрывалом, по крышке сундука, обитой разноцветными обрезками кожи, – сидели тряпичные куклы, каждая размером с локоть.
Их было, может быть, сто или больше.
Мне стало не по себе, и в глубину дома я не пошёл, остался на пороге.
Куклы все обратили на меня пустые голые лица.
Все разные; одни нарядные, в узорах, и даже в кружевах; другие – бесцветные, скрученные из обрывков старого, грязного полотна.
Одни были сложно устроены и крепко прошиты нитками, другие выглядели просто как последовательность больших и малых узлов.
– Не бойся, – сказала ведьма. – Это мои мотанки. Тебе не навредят. Садись за стол.
Однако я остался на месте. Пробормотал:
– У них нет лиц.
– Верно, – ответила ведьма, – нет, и быть не должно. Они – мои. У них у всех – моё лицо; только ты его не видишь. Говорю, тебе не навредят. Не сцы, малой. Присядь и угощайся.
Я неуверенно прошёл. Устроился за шатким столом, много раз скоблённым, чёрным от времени.
Безглазые лица повернулись в мою сторону; или мне, захмелевшему, только показалось.
Старуха поставила передо мной кувшин.
– Не оглядывайся, – посоветовала. – Куклы мотать – бабья забава, не мужская. Пей на здоровье.
Но горло моё не принимало вина; я попробовал глотнуть и поперхнулся.
Ведьма хмыкнула.
– Не боись. Пей свободно, друг ситный. Заработал как- никак.
Я через силу хлебнул; вино побежало по нутру, обрадовало, расслабило.
Давно я не пробовал столь благодатной сладости.
Давно голову не туманил такой мягкий, коварный хмель.
И тут же показалось, что тряпичные существа смеются надо мной, – безгласно, бездвижно, но явно.
– Зачем тебе куклы? Никогда раньше их не видел.
– Раз не видел, – сказала старуха, – стало быть, тебе и не полагалось. Говорю, это женское ловкачество. Мужикам знать не след. Но как ты есть нелюдь, в нашем мире посторонний – тебе скажу. Их мотают, чтоб женскую силу укрепить. Эта вот, глянь, называется «девка-баба». Вот так – «девка», а перевернёшь, подол наиспод вывернешь – «баба». А вот эти именуются «ведучки»: гляди, сама – большая, а на руках у ей малая: то есть, мать и дщерь. И таких надо смотать семь, по числу семи родовых колен. А у какой бабы род длинный, та мотает два раза по семь. А у меня род такой длинный, что я смотала три раза по семь, вот они все по лавкам сидят…
– Страшные, – сказал я искренне.
– Для тебя – да, – ответила ведьма. – Бабье естество – страшней мужского гораздо. Потому как бабам жить тяжелей. Но и почётней.
– А эти? – спросил я, ткнув пальцем. – Которые грязные?
– Не грязные, – сурово поправила ведьма. – Кажутся такими. Смотаны из нижних юбок. Именуются – «выворотки». Про них ничего не скажу: нельзя. Их положено в постели прятать, под подушкой, и мужикам не показывать. Что такое «выворот» – только бабам известно, и то не всем. А тебе, парень, надо знать лишь одно: мир, где ты живёшь, крепится женской силой, и на ней стоит, всеми своими восемью углами. Бабами всё начато, и ими продолжается. Через баб течёт и греется мировая кровь. Ты же, небось, тоже не собственным присутствием в небесном городе своё дело строишь? А через девку? Сам сидишь тута, в тепле и холе, вином ся тешишь, а в это время малая девка, безродная пришелица – твою судьбу устраивает…
Я бы поперхнулся и возмутился.
Но хмель смешал мои мысли.
Ведьма была права.
– Всё, что есть живого и сущего, – продолжала она, – держится на женской силе. Я на ней держусь, и ты тоже. И весь ваш летающий город. И не только он, а всё живое и горячее…
– Погоди, – сказал я. – Ты стыдишь меня, что ли?
– Не стыжу, – ответила ведьма. – Напоминаю. Теперь допей моё вино, отдохни – и поднимайся в небесный стан. Девка Марья опёрлась об тебя – и ты, значит, обопрись об неё… Так оба победите…
И ведьма, протянув сухую руку, ухватила кувшин и наполнила доверху мою чашку.
– Пей, малой парнишка. Пей, дружочек. Забудься на малый час. К рассвету тебе надо быть дома.
К тому времени я уже был сильно пьян; чего и добивался.
Меня окружали безмолвные тряпичные сущности, молчащие, презрительные, недвижные.
Старуха прошлась вдоль ряда кукол, одну поправила, другую погладила; говорила тихо, хрипло.
– Всё, что происходит, – происходит из-за баб. Мужики думают, что творят всё сами. Сами воюют, сами пашут, сами зверя бьют, сами брагу пьют, сами врага режут. А на деле – не сами. Это и есть выворот. Чтоб узнать, как устроены штаны, – выверни их. Чтоб узнать, как устроена шапка, – выверни шапку. Чтоб узнать, как устроена скотина, – разрежь ей живот и выверни требуху. Так же и весь мир живой: чтоб узнать, как он излажен, – выверни его, мысленно, и узри сокрытое нутро. Вывернуть – значит выверить, сделать верным. Настоящим. Истинным. Выверни свою судьбу, парень, изучи изнанку. Угляди швы и узелки. Бывает, живёт князь, во славе, в богатстве, в почёте, и его люди за него головы кладут, не задумываясь, – а выверни его судьбу, и увидишь, что бабами и швы прошиты, и узелки завязаны. Так везде. Выверни мужскую природу – там женская. Выверни смерть – там жизнь. Выверни беду – там счастье. Мужик всегда на стороне смерти, у него жилы, у него нож, у него меч, – а у бабы ни ножа, ни меча, только детородное чрево. Потому что баба на стороне жизни. Так и здесь случилось. Девка малая, тощая, слабосильная, появилась – и два громадных народа с места стронула. Из-за неё одна гадина погибла, а другая народилась. Из-за неё многие умрут, а другие родятся. Из-за неё твой небесный
