– Его можно умертвить, – сказал я, глядя в горбатую спину. – Пока он детёныш. Хочешь, я сделаю?
– Дурень, – ответила старуха. – Это я сама могу. Убить – дело нехитрое. Но я вижу: паскудина должна жить дальше.
– Это страшное и сильное животное, – сказал я. – Если вырастет – с ним будет тяжело справиться. Давай убьём сейчас.
– Нет, – твёрдо произнесла старуха. – Пусть живёт. Ни ты, ни я никого не убьём ни сегодня, ни завтра.
Мы вернулись ко входу; старуха не позвала меня в дом.
Спустя время вынесла деревянный ковш с вином, едва на четыре глотка, я выпил за три и разочарованно оттолкнул сухую и узкую ведьмину руку.
– Принеси весь кувшин.
– Ладно, – ответила старуха, – ты вроде заработал. Но учти, у тебя завтра тяжёлый день.
– Завтра будет завтра; ещё сегодня не кончилось. Неси давай.
– Что ж ты меня, старуху, туда-сюда гоняешь? – сварливо сказала Язва. – Зайди в дом, так и быть. Но как зайдёшь – не удивляйся.
И открыла передо мной тяжкую дверь, висящую на толстых, сильно подгнивших кожаных петлях; изба была кривая, ведьме пришлось одновременно и руками нажать, и ногой снизу подопнуть, и всё равно дверь открылась едва на треть; мне пришлось протиснуться боком.
Последние пятьсот лет наш летающий город медленно перемещался вдоль северной окраины срединного материка.
Жить в холоде нам заповедали основатели расы; холод закаливал наши тела.
Холод делал нас сильными.
Вертоград никогда не опускался южнее первой ледяной границы.
Наше убежище всегда парило над снежными пустынями и промороженными лесами.
Раз в пятнадцать или двадцать лет, с одобрения городского совета, состоящего из жрецов и членов княжеской фамилии, город сдвигался к западу или к востоку, на длину одного, реже – двух дневных перелётов. Перемещения рассчитывали жрецы по сложным таблицам, учитывающим длину светового дня, высоту Солнца над горизонтом, направление движения воздушных потоков и прочие премудрости, когда-то преподанные нам в школе и усвоенные мною кое-как.
Вообще, Первожрецы Ош и Хур заповедали перемещать город гораздо чаще, но каждый перелёт давался нам большими усилиями: ведь конструкция держалась в воздухе не сама по себе, а благодаря силе наших тел.
За тысячи лет наш народ многократно умножился, и соответственно выросла общая летательная сила. Но одновременно увеличилась и масса города. Когда-то выстроенный в один этаж, он теперь имел три этажа, и в каждом доме, состоящем из двух комнат, жило по две семьи, и в каждой семье имелось два или три сундука с бриллиантами, сапфирами и изумрудами, с золотом и серебром; в домах князей и вельмож и в Главном Храме количество сундуков, ящиков, кувшинов, наполненных драгоценностями, исчислялось десятками.
Город, пусть и выстроенный из самого лёгкого и прочного материала, за тысячу лет многократно потяжелел.
Для каждого нового перелёта нам требовалось всё больше и больше усилий.
Вдобавок, чем тяжелее становился город – тем сложнее управлялся.
Запретить накопление ценностей было невозможно, ибо Завет утверждал, что наш народ должен процветать и богатеть безостановочно.
Далее, великие основатели повелели передвигать нашу обитель вокруг оси мира только на восход. Но после смерти Первожрецов выяснилось, что если двигать город в одном направлении – половина пути будет пролегать над ледяными океанами, где живут лишь морские звери и белые медведи.
А народ птицечеловеков хотел бывать внизу, хотел наблюдать за земными троглодитами. И очень хотел, вопреки строжайшему запрету, вмешиваться в их жизнь.
Так властители нашего народа однажды постановили передвигать город только вдоль срединного материка, от восточного края Ойкумены – до западного, туда и обратно. На севере срединного материка повсюду жили люди, большие племена, а иногда и целые сильные народы, не уступающие в численности нашему.
Нужно признать: мы однажды поняли, что не смогли полностью порвать с нижним, диким и сырым миром.
Мы продолжали от него зависеть.
Мы не умели без него жить.
Мы не зависели от нижнего мира телесно – но полностью зависели духовно.
Эту связь нельзя было разорвать.
На протяжении многих столетий мы проплывали, недосягаемые, над суровыми территориями, заросшими непроходимыми лесами и перерезанными множеством буйных полноводных рек. Здесь более сильные племена и народы жили по берегам рек, используя их для передвижения и пропитания; менее сильные племена, оттеснённые более сильными, селились в долинах вокруг древних реликтовых озёр, питаемых подземными источниками.
Земля северной окраины Ойкумены была изобильна всеми благами, какие только можно представить. В иных местах золотые самородки и драгоценные цветные камни лежали прямо на поверхности, их достаточно было просто взять, нагнувшись. Существовали племена, где малые дети играли изумрудами размером с голубиное яйцо. В других землях, наоборот, не было ни металлов, ни камней, но зато хорошо родила почва, и несколько больших народов процветали, занимаясь лишь собирательством; необъятные леса досыта кормили целые сложные цивилизации.
Таким образом, за пять лет до моего рождения Вертоград однажды был снова передвинут, на этот раз – на северо-запад Ойкумены, на расстояние половины дня полёта от северного берега, и остановился прямо над маленькой долиной в распадке пологих гор, в прохладном, суровом месте, откуда было только два пути: либо на юг, в места теплее и щедрее, либо на север – туда, где нет ничего, кроме темноты и смерти.
В долине жил малый, но достаточно крепкий народец, расселившийся по нескольким деревням: три тысячи особей.
Когда меня сбросили вниз – зелёная долина стала моим домом.
Я полюбил эти леса, эти три озера, эти два водопада на двух быстрых речках, и огромные ягодные поляны, и луга, где местные обитатели пасли свой скот.
Тесная, сырая долина надоела мне через полгода, всю её можно было облететь дважды за день; я облазил все глухие и укромные места, боры, болота, озёра, зыби, топи, глухомани, затканные паутиной, заваленные трухлявым гнильём.
Близ каждой деревни жили по два-три отшельных человека, изгнанника.
Я сам был таким изгнанником; я чувствовал тайную связь с этими существами; я попытался познакомиться со всеми.
Но близко сошёлся только с одной старухой, именем Язва.
Она не боялась меня.
Она вела себя так, словно знала обо мне что-то такое, чего я сам не знал.
Её не интересовали ни моё умение летать, ни способность оставаться невидимым и бесшумным, ни физическая мощь, ни острое зрение и слух, ни знания о движениях светил и переменах климата.
Я подозревал, что ведьма сама когда-то бывала в небесном городе. Может быть, в качестве чьей-то жены или наложницы. Но когда я прямо спрашивал её – отмалчивалась или грубо бранилась.
Глядя на ведьму, я понимал, что в молодости она была весьма хороша собой: в любой старухе, даже самой ветхой и согбенной, всегда можно угадать красавицу. Телесная красота никуда не исчезает, лишь прячется за завесой времени.
В любом случае, её молодость была кратковременна, а старость растянулась на столетия. В жизни дикаря старость – самый длинный период, и самый важный.
И эта ковыляющая, слабосильная, беззубая женщина явно
