– Я сказала им, что нитка заколдована.
– Правильно сказала. И нитка заколдована, и ты сама заколдована. Тут многие боятся земного колдовства. Главное – не выпускай из рук золото.
Девчонка повторно усмехнулась, и её лицо сделалось печальным, почти старым.
– Я думала, у вас тут по-другому, – сказала она.
– Как «по-другому»?
– По-людски.
– А у нас – не по-людски?
– Нет, – твёрдо ответила девчонка. – У вас никто никому не верит, и все друг другу завидуют.
– Так и есть, – сказал я. – Думаешь, это не по-людски?
– Конечно, нет.
– Привыкай. Мы народ древний и богатый. У нас тут всё сложно. Либо ты приживёшься, либо нет. Ты сама сюда рвалась. Я тебя не заставлял. Я сделал больше, чем ты просила.
За дверью комнаты прислуги послышались глухие голоса: кухарки проснулись. Я подтянул пояс.
– Мне пора, – сказал. – Ничего не бойся. Всё идёт, как задумано. Тебе надо просто зайти в спальню. А дальше – либо он тебя вспомнит, либо нет.
– Вспомнит, – ответила Марья. – Можешь не сомневаться.
Вдруг, поддавшись мгновенной слабости, сам того не ожидая, я шагнул к ней, привлёк к себе, прижал, обнял.
От её шубы пахло земной пылью, от волос – жиром.
Она уткнулась лицом в моё плечо.
Я погладил девчонку по голове и отступил.
Один прыжок – до двери, ведущей в галерею, второй прыжок – из галереи в небо; через мгновение меня уже не было ни на кухне, ни вообще в городе.
Разогнавшись так сильно, как только возможно, я ушёл вниз – и на запад; догнал уходящую ночную тень и спрятался в ней.
Меня никто не преследовал.
Я опускался всё ниже, пока воздух не потеплел и не ударила в лицо, в нос земная сырость.
Я полюбил маленькую упрямую девушку – но, к сожалению, безо всякой взаимности.
Такое со мной уже случалось.
Не следует думать, что путь изгнанника лишил меня простых радостей.
У меня были связи и с женщинами моего народа, и с дикими тоже.
Я напомню: мне сорок лет, и я прожил их отнюдь не в смирении плоти.
Женщины появлялись и уходили; я любил и помню их всех.
8.
Нынешний день пришлось посвятить самому неприятному делу: ожиданию.
От меня ничего не зависело.
Я поговорил со всеми. Я сделал всё, что мог, и даже больше. Мне осталось только изнывать от нетерпения в ожидании новостей.
Первым делом я решил напиться допьяна.
От моего внимания не ускользнуло, что обитатели Вертограда стали пить больше и чаще.
Свадьба Финиста вся была пропитана запахами вина и пива.
Вином и пивом пахло в караульном помещении, и в кухне дворца, и возле Храма Солнца (там особенно сильно), и от Сороки пахло вином, и от Куланга, и от мальчишки-охранника, перехватившего меня в небе над городом.
В годы моей юности, двадцать лет назад, у нас никто так не пил; употребляли в меру, только по вечерам, за ужином.
Теперь все они – и рядовые, и высокопоставленные – были пьяны, кто-то больше, кто-то меньше. Это мне не понравилось.
В смятении чувств, уставший физически и внутренне, я вернулся в своё утлое убежище и там опустошил все фляги с вином, какие отыскал. Увы, их оказалось всего две, и обе неполные.
Вода в лужах замерзала. Лиственные леса стояли голые и молчаливые.
В такие дни земные троглодиты заканчивают подготовку к зиме, подсыпают землю к стенам домов, шьют и ремонтируют тёплую одежду.
Одновременно перелом к холодам – самое активное время для дикарей; они покупают и продают, обменивают и копят.
Каждый род хочет выгодно реализовать всё, что выращено, собрано и добыто за короткое лето, и заготовить как можно больше запасов на зиму.
В том числе дикари в больших количествах запасают и хмельные напитки; поэтому я, вытряхнув на язык последние капли, стал думать, в какую из ближайших деревень нужно пробраться для поиска хорошей выпивки.
Мыслями я оставался наверху, в княжьем доме. Там сегодня решалась моя судьба.
Из-за маленькой девочки трое сильных мужчин недавно отрезали голову древнему змею; нарушили священный запрет.
Теперь я хотел, чтобы из-за той же девочки были нарушены и другие запреты, и другие мужчины рискнули всем, что у них есть.
Иногда появляется девочка: вроде бы ничего особенного, только глаза, упрямство и бесстрашие, – а глядишь, из-за неё льются реки крови, сыпятся незыблемые государства, ходят ходуном целые миры.
Бывают люди, рождённые только для того, чтоб расшатать существующий порядок или вовсе его погубить.
Бывают люди, живущие велениями сердца, ведомые только собственными интуитивными предчувствиями; если душевный трепет велит им сжечь вселенную, они не колеблются ни мгновения.
Мне всегда казалось, что я и есть такой человек.
И девчонка Марья тоже была таким человеком.
Хмель гудел в голове: его недоставало для выпадения из реальности, но хватало для веры в собственную отвагу.
Я выбрался из жилища, размял руки и полетел к ближайшему селению.
Высмотрел дом побольше и повыше.
Дикари долины повторяли и воспроизводили общепринятый повсюду способ градоустройства: чем ты богаче, тем ближе к центру твоё жильё. Место бедняка – на окраине, место богатея – в середине. Хозяйства вождей, князей, ярлов и их присных я различал с высоты в три тысячи локтей.
Я выбрал один из самых больших домов, облетел его по кругу и опустился со стороны скотного двора.
Хозяин дома уже давно подготовил свою вотчину к зимовке. Дом был засыпан землёй до уровня окон, сами окна – плотно забиты. Огромная поленница в виде правильного полукруглого холма была сложена в десяти шагах от главного входа. Сам вход и ближайшие к нему подступы огораживали плетённые из сучьев и веток щиты, каждый высотой в пояс: зимой они должны были задерживать снег.
Дикари хранили зимние припасы не в домах: рубили отдельные строения, ледники, закрытые со всех сторон ямы, обязательно крытые крепкой крышей, глубиной в три человеческих роста, иногда и в четыре. В подземном холоде засоленное мясо, рыба, грибы, ягоды и овощи хранились долгими месяцами.
Вино тоже ставили в ледники.
Я опознал один из таких ледников и прокрался ко входу.
Меня не заметили; вся семья троглодитов занималась делом.
Отец семейства отсутствовал: очевидно, с раннего утра уехал, оседлав коня; я не знал его имени, но понимал, что он – один из самых богатых и сильных мужчин деревни, глава рода; он, конечно, дома не сидел.
Его жена – опять же с рассвета – проводила время в катухе, возясь с коровами и козами. Я слышал, как она честит их ядрёной бранью. Скотина возражала мычанием и блеяньем.
Кроме голоса женщины, я ещё слышал голоса двух девочек – очевидно, дочерей хозяина. Девочки смеялись: возня с животными доставляла им удовольствие.
Ещё одна женщина – старуха, в богатых серебряных ожерельях (мать жены, или мать мужа, я не разобрал) – сидела близ входа в дом, в
