Я ожидал, что Марья ответит, – но она промолчала.
Цесарка разрыдалась, зажимая рот ладонью.
Второй жрец переглянулся с остальными и поднял руку.
– По правилам суда, – провозгласил он, – все должны пребывать на своих местах и с них не сходить.
Он посмотрел на младшего Финиста и добавил:
– Прошу тебя. Вернись на место.
Княжий сын кивнул Марье и в четыре упругих прыжка взошёл назад, на кафедру. Его отец смотрел то на Марью, то на Цесарку, очень недовольный, кровь сильно прилила к его лицу; он оглянулся на Сороку, и женщина заботливо положила свою ладонь поверх его ладони.
Один из охранников бесшумно поднял с настила брошенную князем чашу, повертел в руке, не зная, куда её девать, и поставил к основанию кафедры.
Сорока махнула рукой, и слуга тут же принёс князю новую чашу, доверху наполненную, и старик сделал два больших глотка.
– Второй обвиняемый, – крикнул жрец. – Воин, именем Соловей, сорок лет, уроженец города!
Моё сердце рванулось из груди, но я превозмог волнение.
Незнакомый мне бритоголовый человек, замотанный в складки жёлтого бархата, рассказал толпе, кто я таков и как сложилась моя судьба.
– Двадцать лет назад осуждён за разбойное нападение! Проник в дом уважаемого гражданина, хранителя храмовой кладовой, запугал его, избил, после чего похитил кошель с драгоценными камнями! Тогда же сдался князю, признался чистосердечно, был приговорён к смерти, но лично князем помилован! Смертная казнь заменена на пожизненное изгнание! Приговор приведён в исполнение, виновный сброшен! Сегодня – самовольно вернулся, сдался на милость охраны и пожелал участвовать в суде! – Второй жрец перевёл дух. – Независимо от результатов нынешнего суда осуждённый Соловей сразу после окончания суда будет повторно изгнан из города и принуждён к дальнейшему отбыванию наказания.
Настал мой час, сказал я себе, дёрнул локтями, пытаясь ослабить тугие узлы; руки уже сильно затекли.
Выступил вперёд.
– Так и было. Вину признаю́. Ни от чего не отказываюсь. Если тут присутствует потерпевший, я готов ещё раз принести извинения, а также загладить ущерб. Обязуюсь выплатить в двойном размере, и ещё столько же готов пожертвовать в Главный Храм. Я располагаю для этого достаточными средствами.
Толпа безмолвствовала.
Если среди собравшихся находился тот, кого я в тот вечер запугал и ограбил, – он никак себя не обозначил.
– Кречет! – громко позвал я, всматриваясь в лица, освещённые оранжевым светом факелов. – Кречет! Прости меня, если можешь!
Никто не отозвался.
Я мало про него знал.
Было известно, что он жив и здоров, давно покинул должность и живёт в праздной сытости.
Так или иначе, если он и пришёл на площадь – а он наверняка пришёл, все пришли, от детей до старцев, – он промолчал.
Но вдруг в тишине раздался свист, и кто-то громко выругался в мой адрес; кто-то уверенно заявил, что я обожрался сырого; понемногу поднялся враждебный, холодный ропот; я замолк.
В общем, я был к такому готов.
Кречет или не Кречет – мои соплеменники, сограждане, не хотели меня прощать.
Я был давно забыт, моё появление никому не сулило пользы и выгоды, только возможные тревоги и опасения.
Я скользил взглядом по лицам – и не узнавал никого.
– Люди города! – крикнул я. – Слушайте! Я прожил на поверхности двадцать лет! Никто из вас не был внизу так долго! Я такой – один! Слушайте! Завет запрещает нам бывать внизу, но все там бывают! Многих из вас я видел там своими глазами. Не буду называть имён, дабы никого не опорочить. Вот и юный княжич тоже побывал у троглодитов, и сошёлся с бескрылой девушкой. Но кто из вас его обвинит? Кто не был на сырой земле? Кто не подсматривал за дикарями? В чьём доме не было прислуги из числа земных женщин? Слушайте! Настало время переписать Завет! И разрешить всем свободно посещать поверхность…
– Хула! – гневно крикнул второй жрец. – Замолчи, или тебя заставят!
Двое сторожей по краям клетки снова перехватили копья, собираясь сунуть лезвия меж прутьев.
– Пусть скажет! – зашумели в толпе. – Дайте ему сказать!
Приободрившись, я сделал шаг вперёд, прижался лбом к железным перекрестьям.
– Это я привёз в город Марью! Она любит Финиста! Финист любит её! Всё просто! Я научил Марью, как попасть в княжий дом! Я дал ей золотую нитку! Я сделал это ради вас! Откройте глаза! Завет пора изменить! Пусть дикари про нас узнают! Пусть они чаще появляются! Как появилась Марья, жена Финиста…
– Хватит! – возопила Цесарка. – Его жена – я!
– Вчера была, – ответил я. – Сегодня перестала. Ты продала его за золото.
– Ложь! – крикнула Цесарка срывающимся голосом. – Всё ложь! Не слушайте его, он преступник! Разбойник!
– Верно, – сказал я. – Разбойник! Согласно Завету, меня надо казнить. За то, что вернулся, будучи изгнан пожизненно. Думаете, я прилетел, чтобы выйти к вам, наврать – и подохнуть? Думаете, мне жизнь не дорога? Нет. Я хочу принести пользу. Я хочу помочь себе и остальным. Я прибыл, чтобы побиться за будущее.
– Довольно, – резко произнёс второй жрец. – Ты обвиняешься в том, что был сообщником дикой девушки. Ты помог ей проникнуть в дом князя и подкупить особу княжеской фамилии.
– Всё признаю, – заявил я, улыбаясь. – Всё, полностью, до последнего слова. Не только помог, но и сам предложил, всё продумал, снабдил девку одеждой и ценностями, доставил в город, научил, как уговорить охрану. Всё провернул от начала до конца. И вот почему я так сделал. Однажды молодой Финист станет вашим князем. Он будет вами править. И я хотел бы, чтоб его женой стала земная девка. Вот эта, стоящая позади меня, Марья. Она претерпела муки, чтобы разыскать своего любимого. Она прошла через такое, о чём вам лучше совсем не знать…
Я задохнулся, необходимость надсаживать глотку и подбирать нужные слова далась мне тяжело; воспользовавшись моим молчанием, второй жрец поднял руку.
– Подсудимый Соловей всё сказал! Подсудимый Соловей полностью признал вину и раскаялся!
– Нет! – закричал я. – Не признал! Я поступок признал! Я содеянное признал! А вина – в чём? Где она? В чём мне каяться? Я хотел, чтобы княжеский сын был здоров и счастлив! Это что – преступление? Я привёл к нему девушку, которая его любит! Я хотел, чтоб наш город держался на любви, а не на жажде золота!
Теперь поднял руку старый князь. Я, разумеется, замолк.
– Многие злодеи, – уравновешенно произнёс старший Финист, – умеют говорить красивые слова.
По толпе прокатился смех.
– Но мы, – продолжал старый исполин, – не слушаем, что говорит человек. Мы смотрим, что он делает. Сделанная тобою мерзость, – он ткнул в меня пальцем, – многократно перевешивает твои красивые речи. Теперь успокойся и умолкни, а мы перейдём к третьему подсудимому.
– Давно пора, – громко и с большой обидой высказалась Цесарка; я отступил на два шага назад и
