41
Психиатр
Смысла спрашивать, куда меня ведут, нет, я и не спрашиваю.
Скоро все само собой проясняется. Меня ведут в дом с башенками и с окнами без решеток. Я столько времени потратила на наблюдения, мысленно составляла карту объекта, и вот теперь меня ведут прямиком к моей цели. Проверка документов, лестничный пролет, и я стою перед дверью с табличкой «Доктор Р. Наик, психиатр». Охранник стучит, меня приглашают войти.
Кабинет маленький: стол и стул, вернее, два стула. Но стулья здесь мягкие, с потертыми по краям, обитыми тканью сиденьями. У доктора Наика есть нанонет, но у него нет белого халата, а еще у него в кабинете есть полка с бумажными книгами и дымящийся кофейник. От аромата кофе у меня чуть сердце не выскакивает из груди, я даже чувствую во рту его вкус.
Доктор встает. Ему около тридцати, у него иссиня-черные, аккуратно расчесанные волосы.
– Вы Мари, не так ли?
У него индийское имя, индийская внешность, но при этом сильный акцент уроженца Глазго.
Доктор улыбается. Улыбка у него вроде бы искренняя и даже доброжелательная.
– Мари Энн Бейн, – говорю я.
Я запрещаю себе улыбаться, но не могу удержаться от того, чтобы пожать протянутую руку. Рука у доктора сухая и теплая.
– А я доктор Наик. Я возглавляю команду психиатров в этом отделении.
Я сажусь на стул, но не опираюсь на спинку и держу ухо востро.
– Хотите кофе? – предлагает доктор.
– Да.
Последний раз я пила кофе еще в Каире. В Хитроу кофе рассматривался как оружие нападения. И его действительно можно было так использовать, если он был достаточно горячим.
Доктор Наик наливает мне кофе и спрашивает, как я предпочитаю – с молоком или без.
Я предпочитаю с молоком.
– Полагаю, вы хотите узнать, почему вы здесь, – говорит доктор.
Я хочу. Уютная обстановка в кабинете и этот доброжелательный с виду доктор будят во мне нежелательные ростки надежды. Надежда – это опасно. Она делает тебя доверчивой, а потом, когда ты понимаешь, что все – обман, становится только больнее. Я давно научилась защищаться от надежды. Но в этом отрезке Настоящего времени я допускаю мысль о том, что они, возможно, нашли доказательства того, что мне четырнадцать лет, и теперь решили показать меня психиатру и социальному работнику. Меня будут называть по имени, поселят в комнату без решеток на окнах, откроют дверь и отпустят на свободу…
– Дело в мальчике, с которым вас к нам доставили, – говорит доктор Наик. – Он объявил голодовку.
– Голодовку?
Это слово бьет по мне больнее, чем дубинка охранника.
– Увы, боюсь, что так.
– Глупость какая-то, – говорю я.
– Глупость? – с интересом переспрашивает доктор и слегка наклоняет голову набок.
– Да.
– Почему?
– Потому что любой, кому приходилось голодать, не откажется от предложенной еды, – отвечаю я. – А вы так не думаете?
Доктор Наик делает какую-то отметку в своем нанонете. Даже две отметки, если быть точной.
– У нас есть причина полагать, что он выдвинул требование, – говорит доктор.
– И чего он требует?
– Вас.
– Меня?
– Да, вас. Насколько я понимаю, он по вас скучает.
– Он так и сказал? – осторожно подбирая слова, уточняю я.
Доктор смеется:
– Не прямо. Но он нарисовал вот это.
Доктор Наик достает из папки лист бумаги и подталкивает его ко мне. Этот простой детский рисунок совсем не похож на сложные узоры, которые мальчик рисовал на камнях. Он нарисовал мальчика и девочку. Так обычно отвечают на просьбу нарисовать свою семью.
Девочка выше мальчика. Они держатся за руки и улыбаются. Или, скорее, гримасничают. Губы у них растянуты так, что видно зубы. У обоих на верхнем зубе небольшой треугольный скол. С виду мальчик и девочка дружные, как семья, но в то же время кажется, что они могут укусить. Мне становится смешно. Однако я не смеюсь, потому что одновременно мне становится грустно. Но не из-за картинки. Потому что на ней не настоящая семья мальчика. Не та семья, о которой я раньше почти не задумывалась. Я не думала о его родителях, о братьях, если они у него были. Или о сестрах. Старших или даже младших. Та семья стерта из рисунка Настоящего времени, на ее месте новая, которая появилась в силу жизненной необходимости. И я не знаю, от чего меня вдруг переполняют эти эмоции: от того, что нарисовал мальчик, или от того, чего нет на его рисунке.
– На самом деле, – продолжает доктор Наик, – он за все время пребывания у нас ни слова не сказал. – Доктор молчит немного и добавляет: – Я рассматривал принцип избирательной немоты.
Впервые я услышала этот диагноз – избирательная немота – в Хитроу. Избирательность у меня всегда вызывала сомнения, как будто можно выбирать, что именно с тобой случится и как ты на это среагируешь.
– Мо, – говорю я.
– Простите? – не понимает Наик.
– Так его зовут – Мо.
– Мо – уменьшительное от Мохаммед? – уточняет доктор.
– Нет, просто Мо, – говорю я.
– А фамилия?
– Как у меня, Бейн. Он мой брат, – выдерживаю небольшую паузу, но доктор ждет, что я скажу дальше. – Не родной брат, естественно. Его усыновили мои родители. В Судане.
Доктор пристально смотрит на меня карими глазами.
– Никто этому не верит, – говорю я. – Так же как тут у вас не верят, что мне четырнадцать.
– Вы несовершеннолетняя?
– Да. Я прошла проверку в Хитроу, но, похоже, здесь это не считается.
Доктор пробегает длинными пальцами по клавиатуре.
– Я не могу объяснить, почему Мо не разговаривает. Дома он болтал без умолку.
– Вот, – говорит доктор, – нашел ваши данные. Но о вашем брате – ничего.
– Его документы украли.
– Можно об этом подробнее?
И я выдаю ему подробности. Рассказываю замечательную историю. В Прошлом была ложь и была правда. Теперь эти понятия немного размыты.
Я заканчиваю свой рассказ, и доктор говорит:
– Большое спасибо, Мари. Вы мне очень помогли. Не могли бы вы помочь мне еще в одном деле?
Я говорю, что с удовольствием.
42
Игровая
Доктор Наик отводит меня в смежную комнату.
Мальчик сидит на красном детском пластмассовом стуле за красным пластмассовым столом в центре комнаты. Он обращен спиной к двери и не оборачивается, когда мы входим. Справа от него полка с игрушками: паровозик с вагончиками, взвод солдат с пластмассовыми винтовками, семейство волков со шкурой из искусственного меха. На полу – развивающий коврик с ярким принтом карты Северного полушария. Игрушки мальчик явно не трогал. И к еде на белом подносе не притрагивался. А на подносе: картошка, морковка и цыпленок. Да, цыпленок. Жареный цыпленок. С густым темным соусом. Соус уже остыл, на нем успела образоваться корочка, но я все равно чувствую мясной запах. Не думаю, что всем детям в этом отделении дают жареного цыпленка. Скорее всего, мальчика просто искушают. Но судя по тому, как он сидит, больше похоже, что он отбывает наказание. Синий пластиковый стакан полон только наполовину, значит от воды мальчик отказываться не стал.
А еще
