Да.
Я стала другой. Но какой?
69
Сон
Наступает ночь.
По крайней мере, я так думаю. Из-за света трудно сказать точно. Не из-за света снаружи, потому что там темно, а из-за света внутри дома. Свет горит в кухне и в гостиной, на лестнице, в моей комнате и в комнате мальчика. Чтобы его выключить, надо просто щелкнуть выключателем. Я щелкаю выключателем в своей комнате. Темно – светло – темно – светло. Все очень просто.
Бабушка отводит мальчика в его комнату. Там она уже застелила односпальную кровать.
– Ты будешь спать здесь, – говорит она.
– Я спала здесь, когда была маленькой, – говорю я и внимательно слежу за его реакцией. – Моя комната немного дальше по коридору. Хорошо?
Мальчик шлепает следом за мной, как будто хочет проверить, насколько далеко.
– Нормально?
Он кивает, возвращается к себе в комнату и закрывает дверь. Меня это удивляет. Говорю бабушке, что тоже пойду спать.
– Рано еще, – удивляется она.
Бабушка хочет поговорить. У нее еще есть о чем меня спросить.
– Я устала, – говорю я.
– Хорошо, тогда спокойной ночи.
Бабушка разложила на моей кровати ночную рубашку. Рубашка кремового цвета, с кружевами, сшита из гладкой ткани, похоже что из шелка. Рубашку не надеваю, просто раздеваюсь и голая ложусь на одну чистую белую простыню и укрываюсь другой. Простыни пахнут, как имгримы. Нож кладу под подушку.
Лежу.
Кровать очень мягкая. Теплое пуховое одеяло двигается вместе со мной. Хотя я почти не шевелюсь. Просто лежу и смотрю в потолок. Свет с лестницы проникает в дверную щель и рисует узоры на потолке.
Закрываю глаза, но все равно вижу светящиеся узоры. Нажимаю на глаза пальцами. Если так сделать, узоров станет еще больше. Не знаю почему. Может, из-за кровообращения вокруг глаз. Я часто так делала, когда была маленькой. Когда спала в той, другой комнате. Вернее, когда не спала. Я делала такие узоры, когда не могла заснуть.
Я и сейчас не могу заснуть, лежу и слушаю – не шлепает ли мальчик по коридору? Я привыкла слышать, как он сопит и сосет свой камешек, а потом его дыхание становится ровнее, и он засыпает. Наверное, эти звуки меня успокаивали, а я об этом и не подозревала.
Бабушка собирается лечь спать. Я слышу, как она сливает воду в туалете, чистит зубы и выключает свет на лестнице.
Кровать все-таки слишком мягкая. Не знаю, как на ней спать. Сажусь. Ложусь. Ворочаюсь с боку на бок.
И когда становится уже по-настоящему темно, дверная ручка поворачивается и в комнату входит привидение в розово-белом одеяле.
Привидение ложится на жесткий коврик возле моей двуспальной кровати. Плотнее укрывается одеялом и засовывает в рот камешек. Начинает сосать. Очень скоро я слышу, как его дыхание выравнивается и он засыпает.
Слезаю с кровати и ложусь рядом с ним на пол. Если бы у меня было мое лилово-розовое одеяло, я бы им укрылась, но его у меня нет, поэтому я стаскиваю с кровати пуховое одеяло и укрываю им нас обоих.
Засыпаю.
70
Вопросы
Бабушка продолжает меня расспрашивать. Она задает очень, очень много вопросов. В основном о мальчике. Я отвечаю как можно короче, так легче запомнить, что говорила. Говорю бабушке, что мальчик – сын нашего водителя. Что его отца в постовой будке убил вооруженный «хищником» мужчина. Мальчик был свидетелем убийства и поэтому перестал говорить. Бабушка считает, что такое вполне возможно. Не знаю почему, но вдобавок к этому говорю, что и мама мальчика умерла, что у него не осталось родных и папа решил, что он за него в ответе. Я рассказываю бабушке, что папа оформил все бумаги и хотел рассказать ей про мальчика, но жизнь распорядилась иначе. По понятным причинам не рассказываю бабушке про другого Мохаммеда и про чиггеров. Чиггерам нет места в моей новой истории. Но я про них помню. Я представлю их челюсти, их мочу и какой от них зуд. Иногда начинаю путаться в деталях и тогда непроизвольно чешу голову.
– Перестань чесаться, – говорит бабушка. – У тебя что, вши?
Она осматривает мои волосы. Вшей у меня нет.
Питер ни о чем не спрашивает. В этом он похож на мисс Сперри. Я хожу к нему, чтобы отдохнуть от бабушки. Найти его легко. Он почти все время проводит в бухте. Я сажусь на боллард в форме барана и наблюдаю за тем, как он работает. Слушаю, как он насвистывает. Питер насвистывает много песен, но только не ту, от которой у меня комок подкатывает к горлу. Вид у него серьезный, как у человека, который хорошо знает свое дело. А еще он очень крепкого сложения. Но не толстый. Совсем даже не толстый. Но определенно не худой. Сейчас все худые, но только не Питер. В нем чувствуется какая-то прочная основательность, которой нет у других людей. И у меня, с моей размытостью и зудом головы, ее тоже нет.
Питера, похоже, не беспокоит то, что я сижу на болларде и наблюдаю за ним. Хотя иногда я притворяюсь, будто наблюдаю за мальчиком. Во время отлива в бухте появляется маленький каменистый пляж. Мальчик может часами сидеть там и складывать пирамидки из камней.
Иногда я сижу молча, иногда сама задаю вопросы.
– Можешь рассказать мне про Интерджен?
Питер рассказывает. Интерджен – это сокращение Интердженерэйшнл[3]. После объявления независимости Интерджен стал органом власти на острове. В совете шесть членов. Каждый представляет одну декаду от четырнадцати до семидесяти четырех лет. Чтобы быть избранным в совет, кандидат должен быть соответствующего возраста. Бабушке шестьдесят девять, и она представляет людей в возрасте от шестидесяти четырех до семидесяти четырех. Так как шесть – число кратное, у одного из членов совета должно быть право решающего голоса. Таким образом, право решающего голоса у моей бабушки.
– Из-за этого она сейчас, считай, самая влиятельная на острове, – говорит Питер.
– А Кровавый камень?
– Правосудие в действии.
Питер замечает, что я ничего не поняла, и продолжает:
– Это место, куда в суде в Ламлаше ставят обвиняемого.
– То есть такой помост?
– Да. А Кровавым камнем его назвали местные. Хотя это и на самом деле камень. Блок из известняка, который вырезали в горах Аррана.
– А при чем тут кровь?
Питер на минуту перестает работать:
– У них там есть судебный пистолет. Или револьвер. В общем, не важно. Его кладут на стол напротив членов совета. И передвигают. Каждые пятнадцать минут его передвигает служащий суда. Если обвиняемый признается виновным в тяжком преступлении, его могут застрелить.
– Как? Прямо в суде?
– Да. И застрелит тот член совета, перед которым на тот момент окажется пистолет.
– Не верю, – говорю я. – Это безумие какое-то. Это глупо. Ты шутишь, наверное.
– Тебя давно не было в наших краях, Мари. Многое поменялось. Ты же видела лагерь. Остров должен себя защищать. Или, как сказала Айлин:
