Но какого черта папа вживил его мне?
– Ладно, – дрожащим голосом выдавливаю я. – Но какое отношение это имеет к процедуре?
Дакс поджимает губы.
– Имплант активировался во время расшифровки, но не для того, чтобы сгенерировать ЭРО-86. Я не понимал, что он делает, пока не увидел данные с клон-бокса.
– И что там было?
Дакс переплетает свои тонкие бледные пальцы вместе.
– Он добавил четыре миллиона строк к вакцине.
Я отступаю назад:
– Нет. Я думала, ты проверил код. Убедился, что код рабочий.
– Так и есть. Но в вакцине должно было быть примерно пять миллионов строк, а после расшифровки их оказалось девять миллионов. Я понятия не имею, что делает тот кусок кода, но, похоже, он действует как присоединенная функция – работает в фоновом режиме без ведома человека и каких-либо инструкций извне.
Я молча смотрю на него, пока гул от празднования на улице разносится по комнате звуковыми волнами. В панелях каждого человека на Земле есть четыре миллиона строк непротестированного, непроверенного кода.
И именно я закачала его им.
– Как такое могло произойти? – выдыхаю я. – Почему вы не разобрались в нем?
– Новак торопилась провести тесты. Она хотела запустить трансляцию работы вакцины как можно быстрее, и «Картакс» дал свое согласие. Вакцина все еще дает иммунитет от вируса, тот кусок кода тоже работает. Вот только я не понимаю, что он делает. И с трудом могу его прочитать.
Я закрываю глаза, чувствуя, как колотится сердце. Четыре миллиона строк неконтролируемого алгоритма, отправленные моим «лазом» в каждую семью, в каждого ребенка. И от этой мысли мне становится плохо. Он может убить всех или отравить. Не могу поверить, что в «Картаксе» не протестировали код перед тем, как разрешить Новак транслировать его.
– Может, это просто какой-то ненужный хлам, оставшийся после расшифровки, – говорю я. Лишенный смысла и значения код, который не должен взаимодействовать с ДНК человека. – Ты же сможешь удалить его при обновлении вакцины, да?
– Возможно. – Голос Дакса звучит мрачно. – Вот только этот алгоритм загрузился в панели людей с моим именем на нем, а я даже понятия не имею, что он делает.
Я провожу пальцами по волосам, сжимая их в кулак и пытаясь понять, что произошло. Я пережила расшифровку. В моем теле оказался подавитель воспоминаний, сгенерированный имплантом, который добавил к вакцине четыре миллиона строк присоединенной функции.
– Это еще не все, – говорит Дакс. – Я спросил о цвете твоих глаз потому, что, судя по клон-боксу, они должны быть зелеными. – Он вытаскивает из кармана анализатор размером с ручку с иглой на одном конце и подушечкой для мазка с другой. – Не возражаешь?
Я протягиваю ему руку.
– Они серые… можешь сам в этом убедиться. Скорее всего, клон-бокс ошибся в показаниях. И все в порядке.
– Может быть, – бормочет он.
Дакс проводит подушечкой анализатора по моему локтю и, ловко перевернув его, прижимает иглу к моему запястью. Я едва чувствую, как она пронзает кожу. Глаза Дакса стекленеют, а затем он направляет руку на стену, проецируя туда мерцающий экран. Появляется результат. Первый образец взят из моих омертвевших клеток, образовавшихся несколько дней назад еще до процедуры. Второй образец – тромбоциты из крови, которые постоянно обновляются. Биологический отчет высвечивается на стене из шлакоблока. Он настолько детальный, что в нем есть все от гена, позволяющего мне переваривать молочные продукты, до совокупности генов, от которых зависит цвет и форма моих зубов.
Дакс моргает, и отчет исчезает, а на стене остаются лишь данные о цвете моих глаз.
«Образец 1: Женщина 16–18 лет. Цвет глаз: Серый».
«Образец 2: Женщина 16–18 лет. Цвет глаз: Зеленый».
У меня начинает кружиться голова. Этот анализ проверяет не тот участок, что изменен различными алгоритмами, а постоянную, неизменную ДНК внутри клеток. Гентех не может на это влиять. Он оборачивает гены, словно бумага подарок, а моя естественная ДНК остается нетронутой.
Но если этот отчет верен, то моя исходная ДНК была изменена. Словно оберточная бумага вокруг подарка как-то меняет и его содержимое.
– Это невозможно, – шепчу я, но доказательство стоит перед моими глазами. Согласно этим данным, я залезла в бак с серыми глазами, а вылезла с зелеными. Это не соответствует всему, что я знала о кодировании. Это ломает фундаментальные законы гентеха. Это должно быть невозможным. Но, с другой стороны, сейчас я должна была быть мертва.
И понятия не имею, во что верить.
– Что, черт возьми, папа сделал со мной? – спрашиваю я у Дакса. – Должно быть, это как-то связано с кодом гипергенеза, который мы нашли. Имплант, вакцина, то, что я пережила процедуру. Он что-то сделал со мной, а затем заставил забыть об этом.
Я закрываю глаза и вновь вижу горы, которые вспомнила во время расшифровки, но картинка размывается, как только я пытаюсь сосредоточиться на ней. Я знала это место. Была там. В дальних уголках разума начинают всплывать какие-то воспоминания, но все так расплывчато, что у меня не получается вытащить их.
Открыв глаза, я вижу, как побледнело лицо Дакса. Лампочка над нами тухнет, музыка стихает на улице, и теперь оттуда доносится лишь треск костра. Возгласы и пение толпы сменяются хором озадаченных голосов.
– Электричество отключили? – спрашиваю я и пытаюсь на ощупь найти выключатель. – Дакс, подтяни рукав. Мне нужно немного света.
Но он не отвечает.
Я нащупываю ручку и распахиваю дверь, впуская отсветы костра из окон в коридоре.
– Дакс? Ты в порядке?
Он замер словно статуя, но его губы слегка шевелятся, и он выглядит так, словно погрузился с головой в код. Веснушки на его скулах освещаются оранжевыми отблесками костра.
Вот только это не костер. Это светодиоды на его панели.
Они неожиданно стали ярко-оранжевого цвета.
– Что, черт возьми, происходит? – спрашиваю я.
– Это вакцина, – выдыхает Дакс. – Это просто невероятно.
– Что в ней невероятного? Почему светодиоды стали оранжевыми?
– Это атака. – Дакс сосредоточенно хмурит лоб, его тело окоченело. – Но я не могу ее остановить. Тебе нужна помощь, принцесса. Убегай, быстро.
Живот сворачивается. Мне хочется расспросить его получше, но в его голосе звучит такая настойчивость, что меня пронзает ножом страха. Испугавшись, я выхожу из комнаты и осматриваю коридор. Нет и следа Коула или Леобена. За окнами снова кричит и безумствует толпа, а в воздухе эхом разносятся хлопки. Празднование в самом разгаре.
– Коул? – кричу я и бегу вперед.
Я добираюсь до следующего коридора и оглядываюсь по сторонам, но и там пусто. Все на улице, у костра. Коул, скорее всего, все еще разговаривает с Леобеном.
За моей спиной раздается треск,
