– Я люблю тебя, – выдыхаю я, касаясь его ребер, рук, бьющегося сердца.
Они так знакомы мне. Так любимы мной. Я прижимаюсь лицом к его шее.
А затем его губы находят мои, и я вжимаюсь в него, сжимаю в объятиях. Поцелуй становится все более страстным, и что-то ревет внутри меня. В груди зарождается мощный, наполненный болью крик, который рвется из меня, и я, запрокинув голову, отправляю его в небеса.
Он сделал это. Человек, который оказался не моим отцом. Он разобрал меня по частям, клетку за клеткой, а затем придал моему телу придуманный им, искаженный образ.
Коул прижимает голову к моей груди, а руками обхватывает талию, пока я смотрю в золотистое небо. Слезы бегут по моим щекам. Из прошлого всплывают очередные воспоминания. Они зудят в черепе и вспыхивают перед глазами, как заглючивший файл с фильмом.
Я вижу деревья и шоссе, лес и озеро. И это не в лаборатории. Мне пятнадцать, и я в хижине, а Лаклан утверждает, что мы будем здесь жить. Он показывает мне дом и пытается быть добрым, но у него плохо получается. Ему не вырвать Коула из моего разума, что бы он ни сделал с моей ДНК. Затем я вижу, как бегу в шахты и прячу коробку с украденными папками за оранжевым каяком, обещая себе, что вернусь туда, буду смотреть на фотографию Коула и никогда не позволю себе его забыть. Вот только моя память уже размылась и разлетелась на тысячи обрывков, которые утекали сквозь пальцы, как вода, как только я пыталась ухватить их.
Я вижу, как Лаклан находит меня и кричит, а затем тащит обратно в хижину. Вижу, как он удивляется, когда я разбиваю окна и, не обращая внимания на изрезанные и кровоточащие руки, пытаюсь выбраться оттуда, чтобы убежать. Вижу, как он ругается и борется со мной, а я всасываю кровь с руки и плююсь ею в него, выкрикивая имя Коула.
А затем Лаклан запирает меня, и нет нежных рук, чтобы защитить меня от темноты. Я наедине с монстром, который изменил мое лицо. И он говорит мне, что я скоро все забуду.
Но это не так.
Глава 44
– Почти приехали, – говорит Коул. – Как ты?
– Хорошо, – отвечаю я. – Пока я с тобой.
Он улыбается, поглядывая на меня. Мы едем в джипе с открытыми окнами по грунтовой дороге в долину, расположенную у подножия трех гор. Утро в самом разгаре, грозовое небо насыщенного серого цвета, воздух звенит от пронзительных криков стаи странствующих голубей.
Я сижу полубоком на пассажирском сиденье, чтобы поберечь мое раненое плечо, а рука расслабленно лежит на колене Коула. Я не отходила от него все утро. Мне кажется, я развалюсь на куски, если не буду прикасаться к нему. Разум все еще штормит, но Коул – мой якорь, удерживающий в реальности.
И теперь, когда мы нашли друг друга, я не позволю ничему разлучить нас.
– Ты вспомнила еще что-нибудь? – спрашивает Коул и кивает на мои колени, где неровным рядом лежат фотографии каждого из детей «Проекта Заратустра»
Каждый раз, когда смотрю на них, я вспоминаю что-то новое. Вот Зиана беззвучно поет. А Леобен бежит за мной по коридору. Анна забралась в вентиляционную шахту лаборатории и выбралась по ней на крышу, откуда ее притащили охранники. Маленькие обрывки воспоминаний возвращаются ко мне, но они разрозненные и бессвязные, поэтому уносятся прочь, прежде чем мне удается ухватиться за них. Возможно, это побочный эффект от действия ЭРО-86, но, может, такой и останется моя память.
– Только какие-то обрывки, словно у меня больше нет прошлого, – говорю я.
– А что насчет воспоминаний о школе-интернате?
– Они тускнеют. Словно… смотришь на черно-белые фотографии. Не знаю, почему я вообще считала их настоящими?
– Так работает мозг. – Коул смотрит в окно на проносящиеся мимо деревья. – Если подавить воспоминания, это создаст историю, которая займет их место. Я сталкивался с таким. После вспышки я провел две недели за пределами лаборатории, но не знаю где. Мои модули не работали, поэтому не помогли ничего вспомнить. Когда я вернулся, Лаклан показал мне фотографии из Лос-Анджелеса. Он сказал, что я вытаскивал какого-то ученого из города, чтобы он не пострадал во время беспорядков. Он рассказал мне, какая стояла погода, что я ел, и воспоминания начали возвращаться.
– Так ты действительно был там?
– В том-то и дело. Я взял одну из фотографий и прогнал через алгоритм проверки подлинности. Она оказалась подделкой. Но это не помешало мне вспомнить, что я там был. Воспоминания хрупки. В них могут быть заложены ошибки. Вот почему я сохранил свои шрамы.
Моя рука невольно тянется к груди. Кожа гладкая, без единого шрама, и я не помню, чтобы она выглядела такой, как у Коула. Но на фотографии Цзюнь Бэй видна сеть из швов и морщинистых рубцов, растянувшихся до самой шеи.
Шрамы достаточно легко заживают. Цвет кожи можно изменить. Волосы, форму лица и цвет глаз можно модифицировать, если на это есть достаточно времени. Но не существует способа отредактировать то, что содержится внутри моих клеток.
Я поднимаю папку с моими документами из кучи на полу, открываю ее и начинаю просматривать содержимое, почесывая разъем для кабеля генкита в моей руке. Я бы разобралась во всем намного быстрее, если бы могла провести анализ своих клеток. Отчеты о секвенировании из заплесневелой папки записаны в формате, который мне не знаком, а некоторые из результатов экспериментов настолько странные, что я почти не понимаю, что Лаклан тестировал. Вот только здесь может быть что-то, объясняющее, что он сделал со мной.
– Что нашла? – спрашивает Коул.
Я перелистываю страницы, покусываю ноготь на большом пальце.
– Думаю, я догадываюсь, почему пережила расшифровку. Похоже, мои клетки приспосабливающиеся, но в это трудно поверить. Клетки большинства людей не переживут, если в их телах начнут менять природную ДНК. Модификации отторгаются, и это приводит к разрушению клетки. Но, кажется, мои клетки просто… подстраиваются. Они меняются в соответствии с получаемой ДНК, но я не знаю как.
– И, значит, ты сможешь вернуть свое тело обратно?
Слова Коула повисают в воздухе. Я спрашивала себя об этом последние несколько часов, но, когда он озвучивает это вслух, мне кажется это странным. У меня черты лица, кожа, глаза и волосы Лаклана. Его гены можно найти в
