– Нам бы не помешали припасы для путешествия, – сказал Лазло. – Там почти нет продуктов. – Затем указал на свое одеяние. – И одежды.
– Мы позаботимся об этом, – пообещал Эрил-Фейн.
Азарин испытала чрезвычайное облегчение – свобода от цитадели и божьих отпрысков так близка! По крайней мере, она ощутила намек на это чувство, но не была готова ему довериться, пока Плач не увидит чистое небо. Помнит ли она вообще, что такое облегчение? Как бы там ни было, женщина затаила дыхание в ожидании слов, которые, как она знала, произнесет Эрил-Фейн.
– Думаешь… я мог бы с ней встретиться? – неуверенно спросил он. – Можно мне подняться с тобой?
Лазло и так знал, что Сарай жаждала знакомства с отцом, поэтому кивнул, не пытаясь ничего ответить из страха, что эмоции накроют его с головой.
– И мне, – добавила Сухейла.
Азарин хотелось кричать. Разве они не чувствовали, как Судьба натянула тетиву? Попыталась отговорить их.
– Просто дайте им уйти, – взмолилась воительница. – Не поднимайтесь туда.
Но бремя вины и позора не давало Богоубийце выселить выживших в его собственном кровопролитии, словно какую-то помеху, не встретившись с ними лично – не встретившись с ней, со своей дочерью. Он должен взять на себя ответственность и показать ей виновника случившегося. Хоть этим он обязан ее обеспечить. Мужчина встанет перед ней и примет на себя весь груз обвинений, в надежде, что ей станет легче.
Эрил-Фейн передал временное командование капитану по имени Бришан и отдал распоряжения своему квартирмейстеру, чтобы тот начал составлять список провизии для цитадели.
Если бы пришлось, их четверка могла спокойно уместиться на Разаласе, но в таком расположении не было необходимости. Зверь был чудищем с северного якоря. Осталось еще три колонны с чудищами на верхушках, и Лазло потянулся к их схеме энергий, нащупывая и пробуждая, как когда-то пробудил Разаласа. Теперь это далось легче. Юноше даже не нужно было находиться рядом или смотреть на них. Чутье подсказывало, что его сила растет с каждой минутой. Стоило ему подумать, и они быстро реагировали, трансформируясь при прикосновении разума в его созданий, как Разалас, поэтому то, что Скатис сотворил уродливым, стало прекрасным.
К тому времени, как они приземлились рядом с Разаласом, звери уже не были пугающими чудищами, нависшими над городом.
Тион, выходя из сторожки вместе с Рузой, Царой и Каликстой, увидел их и подумал, что они будто слетели прямиком с иллюстраций «Чудес на завтрак» – книги сказок, которую однажды по доброй воле принес ему Стрэндж, а Тион, по злой, ее сохранил. Перед ними предстали изящные крылатый конь, дракон и грифон.
По тизерканцам прошла волна ропота, но их страх не мог разгореться в полной мере. Это не монстры из их кошмаров.
Азарин оседлала коня, Сухейла села позади сына на грифона, а дракон остался без всадника.
За долю секунды в голове Тиона вспыхнула альтернативная история его жизни, в которой он поблагодарил юношу, подарившему ему сказки на рассвете, вместо того чтобы оскорблять его и толкать вниз по лестнице. А позже, вместо того чтобы угрожать и воровать его книги, а также пытаться украсть и мечту, он бы лично представил его Богоубийце и порекомендовал присоединить к делегации. Если бы Тион так сделал – а сомнений не было, так бы Стрэндж и поступил на его месте, – то, возможно, сейчас бы он оседлал этого металлического дракона и полетел в цитадель вместе с ними.
Всю эту фантазию его мозг успел представить ровно за то время, что потребовалось Стрэнджу, чтобы закинуть ногу на спину зверя. Когда они взлетели, Тион, оставшийся на земле, прочувствовал каждый свой выбор, каждое действие как некий груз, который он таскал за собой. Юноша задался вопросом: сможет ли он избавиться от этой ноши или она навсегда останется частью его существа, как кости и сердца?
32. Все зазубренные края
Сарай хорошо знала своего отца. Она сотни раз отправляла на его лоб своих мотыльков, наблюдала за ним во снах и истязала его кошмарами. Девушка изучила тропы его разума и содрогалась от ужасов, таящихся внутри. Она даже видела его во снах других – как мальчика, как юного мужа, как героя. Но ни разу не встречалась с ним.
Заметив, что от Плача поднимается не один человек, а четверо, она сразу же поняла, кто это, и попятилась от перил, с головой, вскипевшей от эмоций: страха, надежды, стыда, тоски, все они переплетались друг с другом. Когда-то она его ненавидела. Минья об этом позаботилась. Но чем дольше Сарай мучила отца, тем больше понимала, что даже худший кошмар из ее арсенала меркнет на фоне тех, что уже живут в нем. Эрил-Фейна пожирал не страх. Он был храбрым и мог с этим справиться. Но чувство вины и позора разъедали его живьем, и тогда великий Богоубийца превратился просто в шелуху от былого себя.
Сарай давно перестала его ненавидеть и тогда же прекратила мучения, несмотря на то что Минья рвала и метала, называя ее предательницей. Но Сарай знала то, чего не знал никто другой, и величайший подвиг, который она когда-либо видела, это тот, который Эрил-Фейн совершал каждый день: продолжал жить ради других, когда гораздо проще было бы прекратить свое жалкое существование.
Надеялась ли она, что он полюбит ее и станет ей отцом? Нет.
Да.
Но нет. Сарай знала то, что можно увидеть только благодаря путешествию по разуму: что с ним сделала Изагол – ее мать, прекрасная, ужасная богиня отчаяния. Она заставила Эрил-Фейна полюбить ее и тем самым осквернила любовь.
Поэтому Сарай раздавила свои надежды, даже когда опустила на себя взгляд и превратила сорочку в презентабельный наряд Плача, который носила во сне. Если Эрил-Фейну удастся скрыть свое отвращение, ей этого хватит. По крайней мере, так она себе говорила, когда он прибыл.
* * *Эрил-Фейн, сидя на грифоне вместе со своей матерью, погрузился в воспоминание о другом подъеме в цитадель. В тот раз он не сидел на звере, а был зажат в его когтистых лапах, ведь его схватили прямо на улице, пока он гулял с женой. И хоть его забрал Скатис, весь ужас того воспоминания ассоциировался с кем-то другим. Его ужас принадлежал ей. Бог чудовищ преподнес его как игрушку для своей возлюбленной: Изагол, королеве падшего короля. Эрил-Фейн понятия не имел, сколько лет эта парочка вела свои игры. Минимум две сотни; столько они парили в этом небе. А до этого? Они были бессмертными, верно? Кто знает, возможно, они отравляли людям жизнь с начала времен.
Когда всадники приблизились и цитадель предстала в своем полном величии, такая яркая и невероятно огромная,
