В камере кто–то был.
Я попробовал приподняться на кровати, но каждое движение причиняло мне боль. Виски сжимал раскаленный стальной обруч.
Тогда я прислушался к голосам.
Я был не один. Ко мне или за мной пришли. Мужчина и женщина.
Мужчина с трудом заставлял себя говорить вполголоса, а иногда и вовсе забывал про шепот, и открытые окончания отдельных слов отдавали командным басом. Женский голос, наверное, принадлежал Таис, и звучал неуверенно и слабо, почти сливался с темнотой.
— Сколько можно уже? — сказал мужчина, и последнее слово, резкое, жалящее «уже» прозвучало так отчетливо и звонко, словно он нарочно хотел меня разбудить. — У нас должно быть хоть какое–то движение. У него уже, — опять это «уже», — критическое состояние.
— И что ты предлагаешь? — послышался женский голос.
Да, это точно была Таис. Или Лида?
— Надо попробовать что–то другое, — сказал мужчина. — У нас кончается время.
Командное «нет» прозвучало так громко, что Таис раздраженно шикнула и наверняка приложила палец к губам.
— Все–таки я против, — прошептала она. — Я думаю, как раз наблюдается положительная…
Мужчина издал раздраженный грудной рык.
— Против ты или нет, — он снова произнес «нет» в полный голос, — но у нас нет, — еще одно громкое «нет», — других вариантов. Какая к черту положительная динамика? Ты сама–то посмотри, что происходит.
Голоса ненадолго исчезли, уступив тишине.
— А другие? — неуверенно начала Таис. — Например, та, из дэ два? Если просто сравнить…
— Да что сравнивать? — жестко перебил ее мужской голос. — Там все куда хуже. Ее вообще переведут, скорее всего.
— Когда?
На сей раз уже Таис забыла о том, что нужно говорить вполголоса.
— Какое это имеет значение? — устало ответил мужчина. — Я вообще не понимаю, о чем мы спорим. Или ты вообще предлагаешь ничего не делать?
Теперь мужчина говорил тише; чувствовалось, что он устал от разговора.
— Ты, кажется, хотела сделать ему еще один укол?
— Погоди, — ответила Таис. — Нужно подождать хотя бы пару минут. Нельзя вот так, подряд.
— Как ты с ним возишься! Делай сейчас, — снова неумолимое «сейчас». — Нам пора. Сколько времени уже?
Таис что–то сказала, однако голос ее потонул в монотонном шуме завывшей вентиляции.
Я лежал на полиэтиленовой пленке, замерев в неестественной позе — одна нога согнута в колене, другая свисает на пол, а руки скрещены на груди, как у покойника. Слышался гортанный вой системы воздуховодов и мягкие осторожные шаги — такие медлительные, словно Таис нарочно тянула время и постоянно оглядывалась назад.
Шум, доносившийся из вентиляции, затих. Откуда–то свысока потянуло хлором.
Шаги прекратились — Таис остановилась у кровати.
Я слышал ее дыхание.
Я представил Таис со шприцем в руке. Толстая черная рукоятка, спусковой крючок в виде острой пластины, впивающейся в указательный палец, тупое короткое дуло, как у шокового пистолета. Таис сжимает рукоятку и наклоняется ко мне.
Мне надоело притворяться спящим.
Я мог быстро повернуться и перехватить ее за руку. Это ничего бы мне не дало — электронный шприц не получилось бы использовать как оружие, мужчина с командным голосом наверняка пристально следил за нами, да и я никак не сбежал бы с имплантатом в плече, с помощью которого меня отключали, точно зависший терминал, нажав кнопку на пульте. У меня не было плана. Однако лежать и притворяться я не мог.
Я дернулся вправо, к Таис, открыл глаза и тут же замер от удивления.
Я не ослеп.
В камере было светло, однако белое свечение не выжигало глаза, а мягко струилось по ровным и пустым стенам. И передо мной стояла Лида. Лицо ее показалось мне озабоченным и уставшим, но в то же время она улыбалась — едва заметно, уголками губ. Она была так красива! Длинные черные волосы рассыпались у нее по плечам, а на лоб упала непокорная челка.
Лида наклонилась ко мне.
Она хотела о чем–то сказать — совсем тихо, шепотом, чтобы тот мужчина в дальнем конце комнаты не услышал. Я посмотрел в ее зеленые глаза, в которых горели электрические искорки, и улыбнулся в ответ.
— Все будет хорошо, — шепнула Лида, коснувшись моего плеча. — Постарайтесь не двигаться.
68
Поначалу я чувствовал лишь боль, как от глубокого укола в висок. Вспухшая венка под глазом рефлекторно задергалась, я застонал — черепная коробка раскалывалась от боли — и открыл глаза.
Первое, что я увидел, — это ровный слепой потолок без осветительных приборов. Потом затянутое электронными шторами окно. Потом пугающий триптих развернутого ко мне терминала, кнопки на котором мигали красным — как индикаторы на медицинской машине, поддерживающей неестественную жизнь.
Постепенно окружающие предметы обрели привычную четкость. Тупые углы стен. Ровная заостренная поверхность стола. Пересечения прямых и ломаные грани. Боль затихла, хотя я еще чувствовал покалывание в висках и боялся, что ужасный приступ повторится.
Я вздохнул.
Дыхание не вызывало ни малейших затруднений, и это обрадовало сильнее, чем вновь обретенный, восставший из пустоты окружающий мир — со всеми его цветами, формами, запахами и звуками.
Прошло какое–то время, прежде чем я понял, что со мной говорят:
— Вы меня слышите? Все в порядке? Постарайтесь не двигаться.
Я попытался повернуть голову, чтобы посмотреть на говорящего, однако малейшее движение отзывалось болью во всем теле.
— Где я? — прохрипел я и тут же испугался, не узнав собственного голоса. — Что произошло?
— Это онемение, — послышалось из–за спины. — Такое бывает. Скоро все пройдет.
Кто–то положил мне руку на плечо.
— Все будет хорошо. Просто постарайтесь
