Послышался чей–то недовольный возглас, я закрутил головой и встретился взглядом с Лидой, которая напряженно смотрела в затененное окно. Увидев меня, она попыталась улыбнуться, однако вместо этого губы ее искривились, как во время нервного тика.
Я впервые видел Лиду такой взволнованной.
— Уверяю вас, — говорил Тихонов, — это ничего не меняет. Ваше новое задание — световой туннель. Мы его тоже подробно разбирали, и в нем нет абсолютно ничего сложного.
Тихонов стоял у окна, и из–за густых теней на стеклах его лицо казалось черным.
— На всякий случай я напомню основной принцип. Ваша цель — пройти до выхода по световому туннелю. Есть два туннеля — зеленый и красный, которые находятся в разных плоскостях. На вашем пути не будет никаких развилок и дверей, ничего такого, но в определенные моменты движение по одному из световых туннелей станет невозможным, вы просто почувствуете это. В таких случаях вам необходимо перемещаться в другую плоскость, в другой световой туннель, и продолжать движение. Все очень просто.
— А почему решили поменять задание? — спросила Лида.
Я обернулся, но она сделала вид, что не замечает меня, продолжая, нахмурившись, смотреть на Тихонова.
— Учебная часть. Но на самом деле это задание тоже часто использовалось на первых лабораторных. Чтобы завалить его, — Тихонов хихикнул, — надо очень постараться. Я вообще не помню — ну, скажем так, вспоминаю с трудом — случаи, когда кто–нибудь не проходил это задание. Итак…
Тихонов вышел из тени и остановился рядом со мной, оглядывая собравшихся в аудитории студентов.
— Еще вопросы?
Вопросов не было.
— Что ж, — сказал Тихонов, — тогда подключаемся. Я начну с первого ряда.
Лида была второй.
Я сел в кресло и обернулся. Тихонов склонился над ее терминалом. Щелкнули тугие тумблеры. Лида поежилась и повела плечами, как от холода. Тихонов сосредоточенно изучал терминал, проверяя что–то, а потом повернулся к Лиде и предложил ей сесть. Лида пригладила собранные на затылке волосы и опустилась в кресло.
— Не волнуйтесь, — улыбнулся Тихонов. — Всего парочку секунд…
Лида вдруг посмотрела на меня отчаянным взглядом, моля о помощи. Ее руки напряглись, а пальцы вцепились в подлокотники, как будто немая машина пустила электрические разряды в ее нервные окончания.
Я вздрогнул и чуть не вскочил на ноги.
Но неожиданно Лида расслабилась, кисти ее разжались и безвольно свесились с подлокотников, а открытые глаза — ее пронзительные зеленые глаза, которые она так часто прятала от меня, отворачиваясь или склоняя голову, — остекленели и уставились в потолок.
— Вот и чудненько, — сказал Тихонов. — А страху–то было.
Меня сковал ледяной озноб.
— Следующий, — сказал Тихонов и подошел к последнему в первом ряду терминалу.
Я сидел, повернувшись, и смотрел на Лиду, оцепеневшую в кресле. Ее лицо ничего не выражало, взгляд был пустым и мертвым, а рот приоткрылся. Я вдруг подумал, что в то самое последнее мгновение — перед тем, как пустота поглотила ее, — она пыталась о чем–то сказать мне, но не успела, и слова эти навсегда застыли у нее на губах.
Я даже не заметил, как ко мне подошел Тихонов.
— Не желаете присоединиться? — спросил он.
— Что? — не понял я.
— Ваша очередь.
Я откинулся на спинку кресла.
— Не волнуйтесь, постарайтесь расслабиться, — повторил уже в пятый раз Тихонов и щелкнул тумблером на терминале.
70
Свет.
Это невыносимое сияние сводило с ума. Я застонал и закрыл лицо. Мне хотелось только одного — спрятаться, спастись от безудержного света. Но спасения не было. Больше уже ничего не существовало.
Я лежал на полу рядом с кроватью.
Из стен исходило ровное свечение. Перед обожженными глазами плыли цветные круги. Я почти ничего не видел. Мои тюремщики решили лишить меня зрения.
— Прекратите! — крикнул я. — Я так не могу! Выключите! Выключите свет!
Из стен послышался нарастающий рокот. Этот непонятный шум становился пронзительнее и выше с каждой секундой, пока не рассыпался в треске электрических помех. Можно было подумать, что кто–то пытается включить неисправную громкую связь.
— Свет! — заорал я.
На секунду я услышал чей–то искаженный модулятором голос, но не разобрал ни слова.
Я хотел встать, но лишь с трудом приподнялся на дрожащих руках. Сил не оставалось, руки безвольно согнулись, и я упал, уткнувшись лицом в пол.
— Свет, — прошептал я, хотя понимал, что меня никто не слышит.
Я попытался представить себе темноту — глубокую холодную тьму, в которой нет ни единого источника света, идеальную черную тень, накрывающую тебя с головой, поглощающую всего, без остатка, — но, даже зажмурив глаза, не видел ничего, кроме опустошающего белого сияния.
Свет пожирал меня. Я таял в этой ослепительной бездне.
Я не чувствовал ни рук, ни ног, и даже каленый холод металлического пола уже не терзал мое неподвижное тело. В последней беспомощной попытке хоть как–то сопротивляться уничтожающей меня силе я приподнял голову и — провалился в пустоту.
69
Я ослеп.
Это было первой, вспыхнувшей, как умирающий зрительный нерв, мыслью, но я не почувствовал ни страха, ни разочарования, ни боли — только холодное облегчение, спокойствие, пустоту. За дни заточения зрение стало источником безумной бессмысленной боли, и даже когда глазам позволяли отдохнуть, я не доверял тому, что вижу.
Но мир вокруг не был бесцветен и пуст.
Я чувствовал плотную пленку, на которой лежал, — кто–то, наверное, перенес меня на кровать, пока я был без сознания, — слышал мерное шипение воздуховодов, сдавленный электрический гул, доносившийся в камеру через
