Спустя пару дней я встретил Лиду снова — на сей раз у большой поточной, где Соколовский обычно читал снотворные лекции по истории колонизации.
— Звезды и любовь? — сказала вместо приветствия она.
Я едва не подпрыгнул от неожиданности.
— Да. Если я ничего не перепутал.
Лида была одна, и я невольно осмотрелся по сторонам, ожидая увидеть ее надоедливую подругу, которая вечно мешала нам поговорить.
— Я пока не уверена, но, может, на этих выходных получится вырваться.
На ней было то самое светло–коричневое платье с кружевным подолом, которое она надела на первое свидание в звездном кафе, и бордовое полупальто, слишком легкое для почти уже зимней погоды. Впрочем, снега еще не было, а фальшивые иллюминаторы в коридоре заливало слепящее вечернее солнце, которое, казалось, могло расплавить не только лед, но и толстое оконное стекло.
— Это было бы классно! — обрадовался я. — Мы так давно никуда не ходили.
Лида улыбнулась — ее губы едва заметно вздрогнули — и тут же принялась взволнованно приглаживать волосы, точно невольно выдала себя улыбкой.
— Слушай, — начал я, — если… если я…
Прозвучал раздраженный звонок — громкий и надрывный, — и Лида, деланно вздохнув, взглянула на свои ювелирные наручные часики.
— Пора, — сказала она. — Извини. Лучше не опаздывать. Потом поговорим, — и убрала челку со лба.
Однако она согласилась!
Я был счастлив целых два дня, пока Лида сама не позвонила мне вечером. Очередные неотложные дела. Я промычал в трубку что–то нечленораздельное и с силой надавил на горящую красную кнопку «Отбой», едва не порвав экран.
Потом, незадолго до начала сессии, я встретился с Лидой после лекции, подкараулив ее в коридоре рядом с аудиторией. Она была одна, без подруги, и это добавило мне решительности.
Увидев меня, Лида совсем не удивилась, как будто знала, что я ее жду.
— Привет, — только и смог выдавить я из себя, тут же растеряв всю смелость.
Лида улыбнулась в ответ, и я вдруг понял, что нам совершенно не о чем говорить — заводить разговор о ненастоящем планетарии не имело смысла, а обсуждать приближающуюся сессию, как едва знакомые студенты, мне не хотелось.
— Ждешь кого–то? — спросила Лида.
На ней был теплый свитер с высоким воротником, а на плече висела большая, но изящная сумочка, и Лида нетерпеливо дергала ее за кожаную лямку.
— Виктора, — зачем–то сказал я, хотя знал, что его не было на лекции.
— А, ладно. — Лида нахмурилась. — Я пойду.
Она прижала к себе болтавшуюся на плече сумку и прошла мимо, опустив голову и стараясь не смотреть в мою сторону.
— Погоди! — Я схватил ее за руку, но сразу отпустил, испугавшись.
Лида остановилась.
— Я не жду Виктора. Я ждал тебя. Нам надо поговорить.
— О чем?
Я и сам не понимал. Я мог предложить ей сходить куда–нибудь, но был уверен, что заранее знаю ответ. Мог извиниться за тот поцелуй, так внезапно изменивший все между нами.
Но я не хотел извиняться за поцелуй. Я хотел ее поцеловать.
— Так о чем же ты собирался поговорить?
Лида оставила в покое сумочку.
— О нас, — сказал я так тихо, как если бы не хотел, чтобы она меня услышала.
— Что? Здесь шумно. Может… Знаешь, вообще перемена сейчас небольшая, а я…
— Ты торопишься, — подсказал я.
— Да, но… — Лида вновь схватилась за ремешок сумки. — Мне кажется, я где–то оставила проектор голограмм. Знаешь, куб такой. Может, в столовой или предыдущей поточной.
Я оживился.
— Сходить с тобой?
— Да. То есть нет, — Лида рассмеялась. — И туда, и туда мы сходить не успеем. В столовую я уж сама как–нибудь, а ты посмотри в поточке, где была предыдущая лекция, хорошо? Если найдешь, позвони мне. Перед следующей лекцией или после пересечемся.
— Проектор голограмм, — повторил я.
— Да. Ты его помнишь.
Мы вместе спустились на лифте, и Лида, взмахнув на прощание рукой, — так, словно мы расставались на много дней, — вышла в промерзлый осенний сквер.
В поточной никого не было.
Поднимающиеся друг за другом, точно в амфитеатре, ряды уныло–серых пластиковых парт выглядели, как после эвакуации из–за пожарной тревоги, которая замолкла только теперь, обнажив давящую тишину вокруг. На партах стояли банки из–под газировки, валялись смятые целлофановые пакеты, кто–то даже забыл на втором ряду сумку. Я прошелся мимо учительского стола, окруженного четырьмя колоннами проекторов, и суазор в кармане встревоженно завибрировал, предупреждая о чем–то.
«Третий или четвертый ряд сверху, — написала Лида. — Ближе к окну».
Я улыбнулся. Четвертый ряд, второе место от окна. У нас была лекция по естествознанию. Лида тогда сидела одна, в окружении пустых стульев. Я смотрел на нее всю пару и хотел подождать в перерыве, но она вышла раньше меня и тут же растворилась в нетерпеливой толпе студентов, которая так упорно ломилась к выходу из здания, словно от этого зависела жизнь.
Я поднялся на четвертый ряд.
До начала следующей лекции оставалось минут пятнадцать. Обычно в это время в аудиториях уже собирались студенты — раскладывали вещи, читали сообщения в сети, — но тогда я был совершенно один. Не слышалось даже голосов из коридора. Мелькнула мысль, что лежащий в кармане суазор — это единственная вещь, хоть как–то связывающая меня с окружающим миром.
Я развернул суазор и быстро набрал сообщение:
«Хорошо. Смотрю».
Четвертый ряд, второе место от окна. На столе Лиды не было ни пустых банок, ни обверток от низкокалорийных батончиков из буфета. Я сел на ее место и осмотрелся. Электронные шторы на окнах не работали, и на шероховатой, как застывшая пена, поверхности стола вытягивались ровные солнечные тени. На естествознании
