— Да мне особо нечего рассказывать, — сказал я. — Все учусь да учусь. Задают зверски, программа плотная.
Мама замерла — ее рука, потянувшаяся к диспенсеру, повисла в воздухе. На мгновение все вокруг онемело — даже застыли солнечные блики на стене.
— Но это ведь то, чего ты хотел? — спросила мама.
— Да, — ответил я. — Это то, чего я хотел. Сложно, конечно, но мне нравится на авиакосмическом.
— Я рада за тебя.
Мама разлила кипяток по чашкам и достала из настенного шкафа пластиковую коробку со связками из чайных листьев.
— А подружка у тебя есть?
Я почувствовал, как что–то кольнуло в грудь.
— Нет.
— Со всей этой учебой даже на девушек не остается времени? Нельзя так. Такое время сейчас у тебя.
Она поставила передо мной чашку с дымящимся чаем и корзинку с эклерами, от одного вида которых мутило. Есть мне ничего не хотелось. Не хотелось даже пить чай.
Я повертел на блюдце чашку — старомодную, фаянсовую, как мама всегда любила, несмотря на то, что она мгновенно раскалялась от кипятка. Говорить было не о чем. Я пришел в гости к совершенно незнакомой женщине, которая из вежливости угощает меня пирожными.
Подув на горячий чай, я заметил маленький скол на кайме чашки и провел по нему пальцем.
— Разбила, — сказала мама. — Все из рук валится.
— Почти не видно, — сказал я.
Мама улыбнулась.
— Значит, тебе все нравится в институте? — спросила она, усаживаясь рядом со мной.
Я кивнул головой.
— То, что ты и хотел, — тихо повторила мама.
Она приподняла чашку за тоненькое хрупкое ушко, но тут же поставила обратно на блюдце. Можно было подумать, что тихое позвякивание фарфора необъяснимо успокаивает ее.
— А ты не хотел бы…
Мать резко отодвинула чашку. Чай перелился через край, выплеснулся на блюдце.
— Ты не хотел бы перевестись? Тебя же возьмут на любой…
— Что значит перевестись? — Я даже привстал от удивления. — Зачем? Куда я буду переводиться?
— Неужели ты сам не понимаешь? То, что происходит… Ты же окажешься в самом пекле!
— О чем ты? — спросил я и сразу же догадался сам. — Венера? Да ладно тебе, мам! Все уже давно разрешилось. Да и какое это вообще имеет отношение…
— Да как же разрешилось! — Мать всплеснула руками, едва не опрокинув чашку. — Об этом только и пишут везде, везде говорят. Ты что же, не читаешь?
Я вытащил суазор, и его экран тут же затянула плотная поволока из переливающихся химическими цветами пятен. Лишь спустя утомительно долгие секунды в этом электронном мареве стали проявляться угловатые иконки приложений.
Я открыл новости и перешел в политический раздел.
— И что? Ничего такого. Одни разговоры. Журналистам же тоже надо на хлеб зарабатывать.
Мама молчала.
— К тому же как это связано с переводом? Если даже и начнется что–то… Я в армии карьеру делать не собираюсь, дай бог дослужусь до пилота на каких–нибудь коммерческих рейсах.
— Коммерческих рейсах на оккупированную территорию!
— Какую оккупированную территорию, мама? Поменьше читай сплетни в сети! Придумала себе тоже причину для беспокойств. Да я пока доучусь, все еще двадцать раз переменится. Еще парочка таких кризисов отгремит. Если на все так реагировать…
Мама улыбнулась.
— Да ты ешь пирожные, ешь, — сказала она. — Вкусные. Я только утром купила.
Мама пододвинула к себе чашку и сама взяла из корзинки маслянистый, лопнувший с одного края эклер. Я положил на стол суазор с открытым новостным порталом и тоже пригубил чай — терпкий и необычно горький на вкус.
Мама с любопытством взглянула на экран, по которому плыли цветные кляксы.
— А что с твоим суазором? — спросила она.
71
На зачете по нейроинтерфейсу я попал в одну группу вместе с Лидой и впервые в жизни увидел, как она подключается к сети.
Виктор тогда по своему обыкновению решил сдавать в самом конце — он, видимо, и вправду решил, что его малодушная надежда на усталость преподавателя оправдает себя на зачете, где результат оценивает бесстрастный компьютер на основе полученных во время задания очков. Я же пошел со второй по счету группой, еще не зная, что вместе со мной окажется Лида. Я даже остолбенел от удивления, когда увидел, как она стоит рядом с креслом нейроинтерфейса и разговаривает с профессором. Она почувствовала мой взгляд, посмотрела на меня через плечо и сразу отвела глаза.
Группа была уже в сборе.
Терминалы рядом с Лидой заняли, и я выбрал себе местечко в другом ряду, поближе к окну. Лида была за спиной. Мы стояли рядом с креслами, но никто не садился, хотя терминалы пока не работали.
Профессор — его звали Тихонов — подошел к окну, быстро взглянул вниз и, вытащив из кармана тенебрис, направил его на оконную раму с таким видом, как если бы дистанционное управление работало лишь на расстоянии в несколько сантиметров.
Комнату затянул густой вечерний сумрак.
Тихонов сунул пульт в нагрудный карман пиджака и прокашлялся, точно оратор перед началом торжественной речи.
— Что ж, — сказал он, — как я понимаю, все уже здесь? Отлично! Да вы садитесь, садитесь, я активирую терминалы чуть позже.
Но никто не садился. Тихонов прошелся между рядами и встал у двери. Из–за невысокого роста и худосочного телосложения издали его нередко принимали за студента.
— Что ж, — Тихонов продолжил хождение по аудитории — на сей раз обратно к окну,
