Сердце молотило в груди, руки тряслись от волнения.
Наконец экран вспыхнул, по его поверхности прошла причудливая рябь — как волны от брошенного в воду камня, — а еще через секунду высветился мой средний балл.
Суазор не ошибся.
Это было так невероятно. Я по–прежнему не мог поверить. Я поднялся в приемную комиссию, надеясь, что живой человек, а не безличный терминал, подтвердит мой удивительный результат, однако приемная комиссия оказалась закрыта — информационное табло над дверью деловито напомнило мне, что торжественное собрание для поступивших начнется только на следующий день.
Я машинально занес напоминание в суазор и спустился в холл.
Терминал, узнавший меня по движению руки, не работал. Зеркальный экран, затопленный темнотой, ни на что не реагировал. Я видел в нем планету, которая ошалело вертелась под потолком, с каждым оборотом набирая скорость, ядовито–зеленые стрелки указателей, мерцавшие, как при перепадах электричества, — но не свое отражение. Поначалу, поглощенный результатами вступительных, я не придал глюку терминала особого значения, но теперь насторожился. Я надавил на экран ладонью в надежде, что его электронное безумие закончится, — и в то же мгновение в этом мнимом зеркале появилось знакомое лицо.
Я обернулся. Рядом со мной стоял Виктор.
— Ты здесь? — выдал я вместо приветствия. — Да ты как привидение! Я тебя и не заметил!
— Испугался? — осклабился Виктор и пожал мне руку.
— Иди ты! — сказал я.
Мы познакомились на подготовительных — Виктор сам подсел ко мне на семинаре по математическому анализу и задал какой–то нелепый вопрос. Занимался он не меньше, и мы частенько оставались вместе после курсов, чтобы вдвоем разобраться со сложной темой. Однако на репетиции экзаменов он с трудом получил минимальный проходной балл.
— Ты как? — спохватился я. — Сдал?
— Конечно! Я тут час ошиваюсь. Сдал по нижней планке, правда, но какая разница? Главное, что поступил.
— Поздравляю! — Я пожал ему руку еще раз. — Я всю ночь из–за этого не спал.
— А я спал, как младенец! — рассмеялся Виктор. — Чего ты тут делаешь, кстати? Собрание же завтра, разве ты не смотрел на портале?
— А ты чего тут делаешь? — спросил я.
Виктор сделал вид, что рассматривает призрачную Землю, которая из–за комичного сбоя проектора раскручивалась под сводами холла, превращаясь в сверкающий дискотечный шар.
— Да так, — уклончиво ответил он. — Были кое–какие дела.
Виктор хорохорился, но по болезненному блеску в его глазах было видно, что он тоже мучился от бессонницы.
— Значит говоришь, спал, как младенец? — усмехнулся я и хлопнул его по плечу.
Мы вышли из главного здания в залитый полуденным солнцем сквер.
Я больше не испытывал радости — только волнение и легкий страх. Я вдруг подумал, что до сегодняшнего дня никогда и не верил, что поступлю. Я понимал, что жизнь теперь кардинально изменится. Я перееду из города в общежитие, почти за сотню километров от дома, мать уже не будет допекать рассказами о надуманных болезнях, однако мне придется учиться на самом престижном отделении одного из крупнейших вузов страны, где, как рассказывали на подготовительных, могут запросто отчислить треть курса по результатам обычной сессии. Меня ждали вовсе не безмятежные прогулки по берегу реки, а тяжелая работа и бессонные ночи.
Я посмотрел на безоблачное небо и заметил тонкую полоску темного газа от взлетевшего реактивного самолета или космического корабля.
Спустя пять лет я, возможно, получу первое назначение, впервые покину Землю. Хотел ли я этого? Мне было страшно так, как если бы вылет назначили на завтрашний день — сразу после торжественного собрания, — и в то же время я боялся не справиться с учебой и оказаться в позорных списках на исключение.
Виктор стоял рядом и молчал. Я был уверен, что он думает о том же.
Я еще раз посмотрел на небо. След от ракеты успел растаять на солнечном свету. Небо, идеально голубое, без единого облака, напоминало светящийся экран.
96
На следующий день я приехал за час до собрания. Институт уже успели наводнить взволнованные абитуриенты, и мне пришлось проталкиваться через плотную толпу, чтобы подойти к лифтам.
Как обычно я никого не узнавал.
На лифтовой площадке выстроилась очередь, и кто–то постоянно пытался пролезть вперед, хамовато распихивая остальных. Мелодично позвякивал лифт, шипели открывающиеся двери, вспыхивали на стенах броские указатели, показывая беспорядочные направления, мигали лазерные лампы, по огромному, похожему на электронную стелу экрану крутили фильм с головокружительными космическими видами.
У меня действительно начинала кружиться голова.
Люди в коридоре говорили одновременно, вразнобой, пытаясь перекричать друг друга, а со всех сторон доносилась раздражающая позвякивающая музыка. Мне хотелось зажать уши руками.
На последнем этаже, где располагался актовый зал, оказалось не тише. Я не мог разглядеть Виктора в толпе и встал у входа в зал, у информационного терминала, по которому показывали беззвучный обучающий фильм по истории колонизации Венеры.
Бегущая внизу строка подсвечивалась синим, как в караоке, а на экране быстро сменялись слайды — похожие на пирамиды корабли, которые бомбардировали планету ледяными глыбами, невыразительные люди в больничных халатах, собравшиеся для группового снимка, нарисованная на черном фоне планета, двигавшаяся по эллипсу вокруг подразумеваемого солнца, невероятно ускоряясь с каждой секундой, набирая ход, подобно гигантскому космическому кораблю. Субтитры рассказывали о вкладе ученых, разработавших революционную технологию бомбардировки Венеры астероидами, благодаря которой проект терраформирования, обещавший растянуться на пять сотен лет, удалось завершить всего за восемьдесят. В конце фильма на экране появилась залитая магмой Венера и превратилась в голубой, похожий на Землю шар.
За спиной послышался чей–то громкий голос — кажется, говорила девушка, но из–за стоящего в коридоре гама я не разобрал ни слова. Я вдруг разволновался — как день назад, когда смотрел на терминале результаты вступительных. Я стоял перед экраном, на котором показывали превращение планеты, и
