С определенным злым умыслом (который вполне простителен, учитывая мое потрясение и смятение) я решил включить эти статьи в библиографию, а потом передал работу своему научному руководителю доктору Ф.
Неделю спустя меня вызвали в кабинет профессора Уокера.
II
Алкоголь, табак и воздействие ультрафиолетового излучения
Почетный профессор в соответствии со своим званием пребывал в отставке, он лишь изредка принимал участие в заседаниях администрации, во время нерегулярных посещений факультета иногда выступал с блестящими, но устаревшими лекциями. Еще он перекладывал бумажки и писал аннотации к отдельным статьям, опубликованным в прошлом, надеясь издать их в виде сборника, и периодически изучал анатомию и образ жизни морского крокодила, жившего в юрском периоде. Он занимался палеонтологией. Когда–то даже руководил научными экспедициями в Калахари и Гоби. Служил во время Второй мировой войны. Некоторые биографические статьи намекали, что он имеет звание лейтенанта, но там не упоминалось, на какой именно службе он получил звание, об этом ходили всякие слухи.
Кабинет профессора располагался на втором этаже в конце длинного коридора. Непрозрачное стекло двери было украшено пылью, паутиной и внушительной коллекцией высушенных беспозвоночных. Я постучал, нарушив вечный покой мертвого паука и парочки мокриц.
— Входите!
Когда я вошел, профессор встал из–за стола и подался вперед. Высокий, сутулый, очень худой, морщинистый, с запавшими щеками и стального цвета бородкой. Он выглядел как руина собственной бурной молодости, скорее уж Квотермасс, чем Квотермейн[123], если можно так выразиться. Развалина, но впечатляющая. Он пожал мне руку, не выходя из–за стола, знаком предложил присесть напротив и сам уселся. Прежде чем занять свое место, я смахнул табачный пепел с потертой кожи. В кабинете стоял тяжелый запах трубочного табака с легкими нотками ацетона, это мог быть и формальдегид, и дыхание старого любителя виски. По стенам висели полки, уставленные книгами и окаменевшими костями. На полу валялись стопки журналов и распечатанных статей. Сквозь выходившее на серый внутренний двор окно, покрытое пылью, как и дверь, сочился зимний день. В ярком сиянии флуоресцентной и обычной настольной лампы солнечный свет казался еще более тусклым.
Уокер откинулся на спинку стула и щелкнул зажигалкой «зиппо». Постучал желтым ногтем по стопке бумаг, в которых, к удивлению, я узнал свою работу.
— Так, Кэмерон, — сказал он сквозь сизое облако. — Домашнее задание вы выполнили.
— Благодарю вас, сэр, — ответил я.
Он ткнул в меня трубкой.
— Вы здесь не в школе. А джентльмены так друг к другу не обращаются.
— Ладно, Уокер, — чересчур легко согласился я.
— Хотя, — добавил он, — ваш маленький трюк получился не слишком джентльменским. Вы должны были процитировать работы ваших ровесников, а не вцепляться в политические заметки и никому не нужные статьи, написанные кем–то по юношеской глупости в прошлом. Эти безрассудные взгляды ни для кого не секрет. Если бы вы обратились ко мне, я бы сам рассказал обо всех обстоятельствах, понимаете. И мог бы назвать более поздние статьи, где я камня на камне не оставил от тех теорий, которых придерживался раньше. Вы могли бы и их процитировать. Это было бы, по крайней мере, вежливо.
— Я ни в коем случае не хотел показаться невежливым.
— Да уж, просто собрались опозорить меня, — отозвался он. — Не так ли?
Я смущенно поскреб затылок. Попытка извиниться прозвучала как вызов.
— Я обнаружил автограф Лысенко, — сказал я.
Уокер качнулся на стуле.
— Что?
— «Моему дорогому другу д-ру Дав. Р. Уокеру на память о нашей совместной работе», — процитировал я насмешливо, сам того не желая.
Уокер уперся кожаными заплатами на локтях в столешницу, подбородок положил на сведенные ладони, в желтых зубах у него торчала трубка. Он несколько раз пыхнул ею и взглянул на меня сквозь дым.
— Ах да, — наконец сказал он. — Совместная работа. Вам, наверное, стало любопытно, чем мы там занимались.
— Я предположил, что генетикой, — ответил я.
— Ха! — фыркнул Уокер. — Вы даже глупее, Кэмерон, чем я был в вашем возрасте. Каким образом я мог работать в области генетики?
— Вы писали о ней, — сказал я обвинительным тоном, хотя и не собирался.
— Я писал всякую чушь для журнала «Современность ежеквартально», — ответил он. — Но вряд ли вы найдете там что–то оригинальное по вопросам генетики.
— Я имею в виду, что вы защищали его взгляды.
Уокер прищурился.
— Эти статьи были написаны уже после того, как я получил книгу, — сказал он. — Так что старина Трофим вспоминал не об этом, совсем не об этом.
— А о чем тогда?
Профессор выпрямился.
— Об одном пренеприятнейшем случае, — ответил он. — Он меня до сих пор тяготит. И если я поделюсь с вами, то и вас будет тяготить до конца жизни. И знаете, что странно, Кэмерон, мне даже не понадобится просить вас сохранить все в тайне. Потому что случай столь же невероятный, сколь и ужасный. Если вы кому–то проговоритесь, это может разрушить вашу репутацию. Вам никто не поверит, а тем более не поверят, что я вам все это рассказал. Чем больше вы будете настаивать, тем большим лжецом и фантазером вас будут считать.
— Тогда почему я должен вам верить?
Он улыбнулся в ответ, продемонстрировав пергаментную кожу и зубы, похожие на могильные камни, так, словно череп засветился изнутри.
— Вы поверите.
Я пожал плечами.
— И пожалеете, что захотели услышать, — спокойно добавил он. — В общем, можете прямо сейчас выйти отсюда и обо всем забыть, а я забуду о вашем маленьком розыгрыше. Если же останетесь и выслушаете, то поверьте, для меня это будет самой желанной местью вам.
Я посмотрел ему прямо в глаза и сказал:
— Что ж, поглядим, Уокер.
III
Рассказ Уокера
Сталин держал в руке незажженную трубку — плохой знак. Поскребышев, мрачный помощник генерального секретаря, беззвучно закрыл за мной дверь. Единственным источником света в длинной комнате с плотно задернутыми шторами на окнах была лампа на рабочем столе Сталина. За гранью освещенного круга на стульях с высокими спинками сидели двое. По блеску стеклышек пенсне я понял, что один из них — Берия. Подойдя ближе, я узнал второго по черным прилизанным волосам, впалым щекам и горящим глазам фанатика. Это был Трофим Лысенко. Мои колени тут же стали ватными. Во время войны я встречал Сталина, но прежде меня никогда не вызывали к нему в кабинет.
Шло лето 1947 года. Уже несколько недель я безрезультатно сидел в Москве, ожидая разрешения на экспедицию в Гоби, четкого отказа я так до сих пор и не получил. Неподходящее время для британского подданного.
Впрочем, и для советских граждан, если уж на то пошло, это было
