От ее искренней заботы на душе стало тепло и уютно. А что она — искренняя, я мгновенно ощутил–понял–почувствовал прямо через телефон. Я тут же постарался загнать свою новую способность поглубже, как–то приструнить, чтобы не ляпнуть обидной ерунды, вздохнул и ответил:
— Случилось. Кое–что. Поэтому и хочу с Костей посоветоваться. Ты не против? Планов ваших не нарушу?
— Что ты, Мурзилка! Приезжай, конечно! Я как раз собираюсь греческий салат на ужин готовить. Ты ведь любишь его?
— О, Машунь, особенно в твоем исполнении! Уже в полете!
Маша и вправду чудесная хозяйка. Что бы она ни приготовила — любое, даже самое простое блюдо вроде гречневой каши, — вкус будет неизменно божественным, так что сразу захочется попросить добавки.
Про «полет» это я, конечно, переборщил: езда по МКАД в будний вечер даже летом — удовольствие сомнительное. Но все–таки через пару часов я припарковался в тихом дворе дома на Голубинской и набрал код домофона Заборских. Встретил меня младший член семьи — добродушный и крайне общительный мопс Врунгель. Процедура приветствия оставалась неизменной вот уже три года. Пес ткнулся мокрым носом в мою ладонь, подставил складчатый загривок, а потом плюхнулся на спину и зажмурился. Почесывая увальню упитанный животик, я вдруг подумал: «А ведь животные, наверное, тоже способны, ну, если не на ложь, то уж на хитрость точно! Вот, к примеру, Врунгель. Ну, что с того — почешу я ему живот или нет? Я ведь даже не друг семьи, захожу в гости раз–два в год. И тем не менее пес не упустит случая получить и от меня толику удовольствия, продемонстрировав симпатию!»
— Привет заслуженному работнику кнопкотычного производства! — заполнил прихожую рокочущий бас Константина Эдуардовича. Заборский воздвигся в арке коридора, заполнив ее всю. Огромная волосатая лапа, которую язык не поворачивался назвать рукой, потянулась ко мне и пригвоздила левое плечо — будто чугунную балку положила. Врунгель при первых звуках хозяйского голоса необычайно резво вскочил и опрометью кинулся вон, но, увы, крепко застрял между стеной и Костиной ногой. На его отчаянный скулеж из кухни немедленно явилась Маша.
— И не стыдно доктору наук обижать маленьких?
— Это он сам, Маруся, — поспешно сказал Костя и выпустил пса. — А, впрочем, извини, больше не буду. Проходи, Андрей, прямо ко мне в кабинет…
— Здравствуй, Маша, — улыбнулся я. — Мы немного побеседуем, а потом можно и поесть. Хорошо?..
— Ну, ладно… — Она недоуменно приподняла левую бровь. — Какой–то ты сегодня… загадочный, Андрюша. На себя не похож!
— Я действительно не похож на себя. С сегодняшнего дня, — вздохнул я. — За ужином все объясню, обещаю.
Мы с хозяином прошли в его рабочий кабинет–библиотеку, оформленный в стиле девятнадцатого века — массивные книжные шкафы, стол и бюро красного дерева с накладной резьбой, кресла с подлокотниками в виде львиных лап, обитые тисненой кожей, на полу узорчатый паркет, а под потолком пятирожковая люстра на цепях. Мы расположились в креслах у низкого резного столика, Заборский тут же принялся набивать любимую вересковую трубку, а я прикрыл глаза, составляя в уме первую фразу для разговора. Однако Костя прервал мои мысленные упражнения:
— Не напрягайся ты так. Рассказывай как есть!
— Хм!.. Ну, хорошо. Перед вами, профессор, — феномен, можно сказать, живой экстрасенс! И это не фигура речи, а факт.
— И в чем же фишка?
— Я мгновенно распознаю любую ложь и говорю только правду.
— Интересно! — Костя даже трубку набивать перестал, а я прямо кожей почувствовал, что он действительно удивлен и заинтересован. — Как же тебя угораздило?
— Понятия не имею. Потому и пришел к тебе. За советом, наверное…
— Почему ко мне?
— А никого другого с таким интеллектом я просто не знаю.
Костя снова вернулся к приготовлению курева, и с минуту в кабинете было слышно только тихое шуршание табачных крошек по расстеленной на столике бумаге. Я терпеливо ждал — знал, что Заборский уже в процессе анализа полученной информации.
— А как ты вообще понял, что с тобой произошло? — спросил наконец Костя, раскуривая трубку.
Я коротко поведал ему о приключениях этого длинного дня.
— К тому же я, по–видимому, дополнительно индуцирую эту же способность у людей, с которыми вхожу в близкий контакт. Только не знаю: временно или насовсем.
— А вот это еще любопытней! И кого же ты… индуцировал?
— Доктора из психологической консультации, Володьку Макарова, моего давнего приятеля, — этих точно… — припомнил я. — Про других не скажу, но было несколько мимолетных контактов.
— Расскажи–ка поподробнее! — Костя принял расслабленную позу, откинувшись на спинку кресла.
Я погрузился в воспоминания и с удивлением обнаружил, что помню все до мельчайших деталей — цвет, освещение, звуки, даже запахи! «Ух ты! А это уже похоже на сериал «Вспомнить все»! — пронеслась дурацкая мысль. — Дубина, нашел с чем сравнивать! — тут же осадил сам себя. — А ну, сосредоточься!»
— В общем, выглядит процесс именно как индукция, — подытожил я.
— Тогда почему ты меня не индуцировал?
Я замер. А ведь действительно! Ничего подобного предыдущим случаям с Костей не произошло.
— Ну, тут одно из двух, — неуверенно проговорил я, — либо поддаются индукции не все собеседники, либо… ты предельно честный человек!
— Ага! — Костя снова сел прямо и ткнул в меня чубуком трубки. — И вот это стоит проверить. Желательно немедленно!
— На ком? Маша отпадает. Она тоже не восприимчива к индукции, я успел убедиться.
— Отлично! Тогда на моем старом приятеле. У меня сосед — преподаватель истории средних веков в РГГУ, большой умница, эрудит!
Не успел я возразить, как Костя схватился за телефон.
— Привет, Михалыч! Занят? Вот и ладушки. Заходи, повечеряем. Маруся нечто невообразимое на ужин соорудила!
Михалыч оказался импозантным мужчиной — высокий рост, породистое лицо, смоляная шевелюра с благородной проседью на висках и проницательный взгляд темных глаз, в которых светился незаурядный ум. Немного портило впечатление наметившееся брюшко, однако рукопожатие у историка вышло неожиданно крепким и энергичным.
— Это наш давний друг и коллега, Андрей Петрович Первенцев, — представил меня Костя.
— Очень рад знакомству! — Голос у соседа тоже был под стать внешности, низкий и бархатистый. — Давид Михайлович Волензон.
— Присаживайся, Михалыч, закуривай! — радушно предложил Заборский и подмигнул мне, дескать, давай, индуцируй.
Если бы я еще знал, как это делается! Похоже, процесс запускается во время беседы и желательно на какую–нибудь значимую для собеседника тему. Я припомнил обстоятельства встречи с психологом и с Володькой.
— Давид Михайлович, я работаю
