Володька перестал улыбаться и посмотрел на меня с подозрением. Потом почесал лохматую макушку, потеребил кончик длинного носа, снова покосился в мою сторону, наконец произнес:
— Ну, я так понимаю, это какой–то тест… Ну, я бы, наверное, пошел в полицию работать — там такие способности в самый раз, — и выжидательно уставился на меня.
— Правду говоришь… — кивнул я. — То есть действительно так думаешь.
— И ладненько! — Макаров опять повеселел. — Давай–ка я сейчас быстренько чайку организую. За встречу, так сказать? Присмотри за Сашкой.
Он потопал на кухню, а я пересел на диван рядом с малышом. Сашка внимательно следил, как на экране шкодливая девочка Маша в очередной раз бессовестно подставляет лесного друга Мишку разгребать последствия своего очередного безобразия. С минуту я наблюдал за ребенком, потом спросил:
— Сколько тебе лет, Саша?
— Три года, — старательно выговорил он, почти не картавя. — И еще половина.
— Ага… А тебе нравится этот мультик?
— Нет.
— Почему же ты его смотришь?
— Потому что папа его любит…
Я слегка ошалел. Понятно, что трехлетний ребенок еще не умеет лгать, но вот мотивация его поступка повергла в легкий шок. Интересно, осознает ли Володька, насколько сильно сын его любит?
Из кухни появился Макаров со столиком на колесах. На столике притулились две чашки, заварник и маленькая вазочка с печеньем. Хозяин быстро разлил чай, вручил печенюшку сыну и сел рядом.
— Ну, за встречу! — Он поднял свою чашку. — Рад был тебя повидать, Мурзилка!..
— Нет, Володя, не рад, — покачал я головой. — Ты рад не встрече со мной, а тому, что я случайно скрасил твое однообразное существование.
Макаров замер с чашкой в руке, и я подумал, что сейчас он меня выгонит. Но в следующую секунду Володька как–то разом сник, поставил чашку на столик и кивнул:
— Ты прав, дружище. Так и есть! Да, у меня теперь не жизнь, а «день сурка», изо дня в день одно и то же. И у Марины так же… Но мы продолжаем делать вид, что у нас все прекрасно, что мы счастливы вместе, что нас все устраивает!..
— Вот теперь ты сказал правду.
— Погоди, — нахмурился он. — Я же не собирался тебе об этом рассказывать, тем более признаваться?!
— Не волнуйся. Это я тебя «заразил»… — Я успокаивающе похлопал Макарова по плечу. — Понимаешь, я сегодня каким–то непостижимым образом приобрел странную способность — безошибочно чувствовать ложь и говорить только правду. Сначала решил, что схожу с ума и отправился к психиатру, но с доктором произошло то же, что и с тобой — я его индуцировал, то есть передал ему свою способность. Вот как тебе сейчас…
— Ага. — Володька вцепился в свои вихры обеими руками. Он всегда соображал очень быстро. — Что–то вроде инфекции, только не болезнь… Сверхспособность, блин! И что мне с ней теперь делать? Я же теперь Маринке всю правду–матку выложу о наших отношениях, о том, как она меня из классного специалиста превратила в няньку, о том, что ревную ее безумно к ее начальнику… Да она же меня из дома выгонит!
— Не выгонит. Она тебя любит. Я так думаю…
— Ты действительно так думаешь, но не знаешь наверняка. Я тоже, кстати, не знаю…
— Вот и проверишь сегодня вечером.
— Не хочу! Не хочу знать эту правду. Вернее, боюсь…
Макаров насупился и принялся цедить уже остывший чай. Я присоединился к нему, и несколько минут мы молча жевали печенье, запивая чаем.
— Собственно, я к тебе за советом приехал и с тем же вопросом: что теперь делать? — снова заговорил я.
— Что делать?.. Жить дальше. — Макаров старался на меня не смотреть. — Не стреляться же и не прыгать с крыши!
— Думаю, нужно научиться контролировать это состояние, а главное, следить за языком и не резать правду–матку каждому встречному.
— Само собой. Но неплохо бы все–таки разобраться в природе этого феномена. Как думаешь?
— А что тут думать? Вариантов много, а информации мало. Например, как тебе такая версия: полевые испытания нового психотропного препарата, меняющего базовые социальные установки человека.
— А зачем? Зачем кому–то нужно их менять? — Володька всегда любил подискутировать на глобальные, как он выражался, темы. — Ведь изменение базовых установок неизбежно вызовет социальный коллапс. Разве что использовать такой препарат в качестве оружия?
— Ну, тогда, считай, что на нас напали! — развел я руками. — Нет, похоже, тут что–то другое…
— Ну а версия о вмешательстве инопланетного фактора?
— Типа, надоело им смотреть, как мы друг друга и планету уничтожаем? Так ведь крушение социальных основ приведет к крушению государств и, как следствие, к всеобщей войне всех против всех!
— С чего бы? Если все разом станут честными, правдивыми провидцами — зачем война?
— В том–то и дело, что не все и не разом. При этом агрессивность–то никуда не исчезает.
— Ты проверял? — Володька подозрительно посмотрел на меня.
— Нет. Но это по логике: честность и воинственность не связаны между собой. От слова «совсем». — Я разлил по чашкам остатки остывшего чая.
— Пап, я писать хочу! — сообщил Сашка и сполз с дивана.
Макаров встрепенулся, вскочил, виновато глянул на меня. Я тоже встал.
— Ладно. Я пойду пока. Позже созвонимся. Держи меня в курсе!
— Хорошо. И ты тоже…
* * *Разговор с Володькой надоумил меня встретиться еще с одним интересным и умным человеком. Заборские жили на другом конце нашей необъятной столицы — в Ясенево. С Машей мы вместе трудились на ниве книгоиздательства без малого пять лет, а вот с ее мужем Костей были знакомы не по работе, а по клубу любителей истории. Заборский в свои неполные сорок успел уже дважды стать доктором наук — исторических и философских! По выражению нашего главного редактора, Константин очень напоминал ходячую публичную библиотеку. Каким образом в его рано начавшей лысеть голове умещалось такое количество самой разной информации, оставалось загадкой для всех, кто его знал. Общение с Заборским неизменно вызывало лишь два чувства — восхищения и собственной неполноценности. В общем, если кто бы и мог помочь мне разобраться с неожиданным даром и дать дельный совет, так это Костя, он же Константин Эдуардович — тезка основоположника отечественной космонавтики.
Поскольку день уже клонился к вечеру, я счел разумным предварительно позвонить — мало ли какие планы могут быть у семьи на вечер пятницы?
— Машунь, привет! — весело, в привычной для нас манере, сказал я в трубку. — Костя дома?
— А где ж ему быть, Андрюша? Ты–то куда
