Маяки

неудобно. Вы же мне не отец.

— Да, — сказал я, — пока еще не отец.

Дочка

В общем, я сделала вид, что поверила в это. Они сказали, что копили деньги мне на сестренку. Ну вот и купили. Лиза, моя одноклассница, уже объяснила мне, откуда берутся дети. Я не всему из этого поверила. Но старшие сестренки точно не появляются на свет уже взрослыми.

Сосед Минин

В наши дни не принято такое говорить вслух. Да уже и в мыслях не принято осуждать людей. Но все–таки я никогда не пойму мужика, который вместо того, чтобы старым добрым способом заделать себе дочку, берет и покупает за безумные деньги робота. Он что, думает, я не вижу? Она и смеется не так, и говорит не так, и с собаками общаться не умеет. С одной стороны — дикая какая–то. С другой — ну не бывает таких идеальных детей в наши дни, тем более в столице. Слишком хорошенькая, слишком покладистая, слишком скромная. Идет с утра в школу с младшей сестренкой мимо моего окна — я любуюсь. Выходит вечером во двор с книжкой — все затихает. И собаки стараются не шуметь, и жужжалки сбавляют скорость. Не верю. Подделка. На фабрике постарались на славу.

И уж очень старательно изображает любовь к папе и маме. Хотя как рассудить. Если робот думает, что он любит, — он и в самом деле любит?

Да какая разница: что запрограммируют, то и будет.

ЗЕМЛЯ. КОСМОС. ВИРТУАЛ

Дмитрий Федотов

ДЕНЬ, КОГДА ИСЧЕЗЛА ЛОЖЬ

Он пришел к доктору Павлову на прием, как у медиков говорят, «с улицы». То есть без предварительной записи и без направления от участкового врача. На вид посетителю можно было дать и сорок, и пятьдесят, и даже все шестьдесят лет. Есть такая категория людей — без возраста. Они давно вышли из молодости, но забыли, что существует старость.

— На что жалуетесь?..

— Сердце пошаливает, ноги болят, суставы в основном…

Павлов посмотрел на его изрядно стоптанные ботинки, на чистый, но далеко не новый костюм, слегка обветренное лицо.

— Много ходить приходится?

— Служба такая…

— А если на машине?

— Так ведь я с людьми работаю…

Доктор снял ему кардиограмму, провел терапевтический осмотр — результаты не обрадовали: застарелые рубцы на сердце, хронический обструктивный бронхит, артрозо–артрит коленных и голеностопных суставов.

— Сколько вам лет?

— Сорок восемь…

— Я бы посоветовал сменить работу. Ваш организм сильно изношен. Курите? Алкоголь употребляете?

— Давно забыл, что это такое! — Он вдруг улыбнулся и будто помолодел. — А вы, доктор, употребляете?

— Имею склонность, но стараюсь ее контролировать, — ответил Павлов неожиданно для себя, потому что собирался сказать совершенно другое.

— Правду говорите, — кивнул пациент. — Это хорошо. А теперь скажите правду о моем здоровье.

— Если вы не ляжете в ближайшее время в стационар на тщательное обследование и реабилитацию, то повторный инфаркт я вам гарантирую, — выдал Павлов не моргнув глазом и тут же выругался про себя: «Это же грубое нарушение врачебной этики! Что ты творишь?!»

— Спасибо, доктор. К сожалению, я не смогу воспользоваться вашим советом — мое служение… моя работа слишком важна. — Пациент снова улыбнулся, на этот раз грустно, и в ту же секунду Павлов осознал–ощутил, что это правда, а не поза или бахвальство. — Выпишите мне какие–нибудь лекарства, для поддержания, так сказать…

Конечно, Павлов выписал все, что могло бы пригодиться в странствиях этому необычному человеку, но тоскливое чувство беспомощности, невозможности что–либо изменить не отпускало. Видно было, что пациент тоже прекрасно понял состояние доктора, поднялся, сунул рецепты в карман пиджака, а вместо них вынул и положил на край стола флешку.

— Будет свободное время, обязательно почитайте. Там всего один файл…

Свободное время, как всегда, появилось только дома, вечером. После ужина Павлов расположился в любимом кресле с ноутбуком на коленях, воткнул в него флешку и открыл вордовский файл, озаглавленный немного претенциозно — «День, когда исчезла ложь»…

* * *

«…Наверно, я никогда так и не узнаю, что же со мной произошло. То есть что произошло, как раз известно. А вот почему?..

Это началось прямо на работе. Полдень в нашем издательстве — священен. Ровно в двенадцать часов прекращают посвистывать сканеры, шуршать бумагой принтеры, замолкает приглушенный перестук компьютерных клавиатур. По комнатам проносится звук отодвигаемых стульев вперемешку с хрустом затекших суставов, коридоры наполняются топотом и цоканьем каблуков и шпилек, и этот поток плавно стекается к зеркальной панели входа в кафе.

— Приветик, Мурзилка! — Меня подхватили под локоть, ко мне прижалось молодое, горячее даже через ткань рубашки тело Леночки Миловановой (отдел женской прозы). — Поболтаем?..

Мурзилкой меня прозвал друг и коллега Володька Макаров за мою любознательность и способность влипать в самые невероятные истории.

На самом деле меня зовут Андрей Петрович Первенцев, заместитель начальника отдела остросюжетной литературы. Лена Милованова полгода назад записала меня в свои ухажеры, и с тех пор не упускает случая публично демонстрировать это — прежде всего в кафе. Девушка она фактурная, и до сегодняшнего дня мне даже льстило такое внимание, поднимая самооценку.

По сложившейся привычке я открыл рот, чтобы выдать дежурный комплимент, но вместо сладкоречивой фразы вдруг брезгливо поинтересовался:

— Что за кошмарные духи у тебя?!

Леночка замерла, будто ее столбняк прошиб, наращенные месяц назад ресницы беспомощно затрепетали, а большие, как у куклы, бледно–голубые глаза наполнились слезами обиды.

Я готов был откусить собственный язык и попытался извиниться за грубость или хотя бы перевести все в неудачную шутку, но — увы!

— Лена, я не хочу с тобой общаться, потому что твои духи меня раздражают!

— Ты… ты… — Милованова отшатнулась и выставила ладони перед собой, будто защищаясь от меня. — Ты же говорил, что этот аромат тебя возбуждает! — жалобно всхлипнула она.

— Я солгал. Чтобы угодить тебе…

«Господи! Да что же это я несу?! Что со мной?!» — билось в голове, но на душе почему–то было спокойно. К собственному ужасу, я даже почувствовал что–то вроде удовольствия оттого, что наконец сказал Лене правду. Правду?! Вот же блин! Действительно, именно это я сейчас и сделал. Но почему?!

— Значит, ты меня совсем–совсем… ни капельки… не любишь? — Несчастная Милованова все еще надеялась, что я ее разыгрываю, что это просто злая шутка толстокожего холостяка. На миг я словно соединился с ней в одно целое — очень странное и жутковатое чувство! — и с пронзительной ясностью осознал, что Лена действительно меня любит. Значит, она говорила мне правду! А вот в себе я ответного порыва не обнаружил. Неприятно