Костя картинно поднял брови на столь витиеватую тираду, но Волензон внешне остался строг и серьезен. Не спеша вынул из массивного серебряного портсигара тонкую коричневую палочку с двойным золотым ободком у фильтра, прикурил от зажигалки в виде древнегреческой амфоры и, лишь сделав пару медленных затяжек, заговорил:
— Видите ли, молодой человек, художественная историческая литература, безусловно, привлекала и будет привлекать интерес читателей прежде всего разнообразием сюжетов и обилием якобы подробностей жизни и быта наших предков. Однако вам, как и мне, наверняка известно, что в подавляющем большинстве случаев сие — выдумки чистой воды, ничего общего не имеющие с подлинной историей! А между тем многие любители исторической прозы искренне считают, что так все и происходило, как написали, скажем, Вальтер Скотт или Дмитрий Балашов. Про Александра Дюма, Мориса Дрюона и им подобным я вообще молчу!
— То есть историческая проза не нужна? — усмехнулся я, потому что буквально почувствовал: есть контакт, «поплыл» историк!
— Ну, я бы так не ставил вопрос… Все–таки между историей и исторической прозой очень большая разница… — Волензон запнулся, его смуглое породистое лицо посерело, а дорогая сигарета в пальцах задрожала. — Порой мне кажется… не только проза… сама историческая наука — сплошная выдумка… — Он передернул острыми плечами, судорожно затянулся и поперхнулся дымом, откашлявшись, пробормотал: — Господи, на что же я трачу жизнь! На обман!
Заборский нахмурился и сделал рукой отметающий жест.
— Ерунда, Михалыч! Ты же умный человек. А разве умный стал бы заниматься пустыми разглагольствованиями? Нет! Значит, твое дело нужное и правильное…
— Нет! — почти выкрикнул Волензон. — Я ответственно заявляю: то, что принято называть историей, исторической наукой, таковой не является! Это все суть — историография! То есть пустописание в угоду власть предержащим, и к подлинной истории цивилизации имеющее весьма косвенное отношение.
— Погодите, — вмешался я. — Давид Михайлович, вам, конечно, виднее как специалисту, но, по–моему, далеко не все, что написано в учебниках и научно–популярных изданиях на тему истории человечества, — выдумка.
— Андрей Петрович, о чем вы говорите! — Волензон всплеснул руками. — Даже не погружаясь в античность, можно привести массу примеров исторических подтасовок и передергиваний. Одна только «Повесть временных лет» чего стоит! Это же уму непостижимо: использовать в качестве научного источника художественное произведение! А татаро–монгольское иго? А открытие Америки? А крестовые походы?
— Гм!.. Что не так с крестовыми походами? — удивился Костя. — Хочешь сказать, что их не было?!
— Нет. Были. Но сколько их было на самом деле и ради чего все было организовано?
— Давид Михайлович, но ведь вы преподаватель, много лет учите юных и любознательных, прививаете им любовь к истории. Это же замечательно!
— Андрей Петрович, что в том замечательного — изо дня в день рассказывать небылицы и перечислять официальные штампы, делая вид, что преподаешь историю! Это же… предательство!
Волензон вдруг резко ткнул окурок в пепельницу и вскочил. Заборский удивленно посмотрел на него:
— Михалыч, ты куда?!
— Пойду я, Константин Эдуардович, попробую что–нибудь придумать на тему, как исправить собственные ошибки и заблуждения и не натворить новых! Мне очень стыдно, господа! — Он гордо вскинул голову и вышел из кабинета — прямой, как палка.
С минуту мы оба молчали, пытаясь переварить произошедшее. Потом Костя сказал:
— Да, старик. Ну и кашу ты заварил…
— Я заварил?!
— Извини… стал невольным источником Большой Кучи Неприятностей.
— Я жертва, если ты не понял. Во всяком случае, чувствую себя именно так.
— Не–ет, ты не жертва, Андрей! — Заборский вдруг хитро прищурился и потыкал в мою сторону чубуком погасшей трубки. — Ты… пожалуй, ты новый машиах!
— Ты говори, да не заговаривайся! — Я невольно сглотнул. — С таким не шутят. Попробуй обойтись без религиозной мистики, а? Ты же умница, Костя. Найди другое объяснение!
— Хорошо. Ты не мессия, хотя ситуация отчасти похожая…
— На дар божий намекаешь?
— Почему бы нет? Раз был прецедент, отчего бы ему не повториться?
— Не смеши мои тапочки! Создатель выбрал редактора издательства для высшей миссии: спасения заблудшего и погрязшего во лжи человечества!
— Ну, его первый избранник был всего лишь плотником… — Заборский поскреб чубуком трубки за ухом. — Ладно. Давай–ка лучше попробуем нарисовать перспективу твоего будущего служения, так сказать.
— А давай! — Я хищно улыбнулся и потер руки. — Допустим, я со своим… даром могу очень помочь нашим доблестным следственным органам — любого на чистую воду выведу!
— Как?
— Элементарно. На допросе сразу определю, что подозреваемый лжет… И — да! Я же его индуцирую! Вот он и сознается во всем содеянном!
— Отлично! — Костя вяло похлопал в ладоши и саркастически ухмыльнулся. — Но ты не учел главного: честность не подразумевает отсутствия агрессивности, мстительности, злобы и много еще чего. Честный человек просто верит в то, что говорит и делает. И вот до него доходит, что причиной всех его неприятностей являешься ты: заставил его сознаться, лишил свободы, денег, будущего… Как думаешь, станет он тебя за это благодарить? А в наш информационный век долго ли эта история останется неизвестной широким уголовным кругам? Дальше продолжить или сам догадаешься?
— Намекаешь, долго я не проживу? — Настроение у меня испортилось. — Пожалуй, ты прав. В органы дознания мне лучше не соваться.
Мы снова замолчали, обдумывая случившееся. Заборский опять взялся набивать трубку, но тут в кабинет заглянула Маша.
— Мальчики, мне скучно! Ужин готов, Врунгель обожрался и спит, по телевизору сплошная тягомотина.
Не сговариваясь, мы вскочили и хором заявили, что вели себя как последние эгоисты. Нам было позволено коснуться губами бархатных розовых щечек при условии немедленного перемещения на кухню для дегустации нового кулинарного шедевра — курицы по–французски.
За бокалом шардоне после сытного застолья разговор вернулся в старое русло, только теперь в нем приняла активное участие и Маша. Она, кстати, ничуть не удивилась моему новому состоянию.
— Ты же у нас Мурзилка, а значит, влипать во всякие невероятные истории — твое призвание и судьба, — сказала она, мило улыбаясь. И я снова ощутил исходящую от нее волну искреннего участия.
— Ну, на сей раз я, похоже, влип окончательно.
— То есть?
— То есть от этого дара я вряд ли смогу когда–нибудь избавиться, даже если очень захочу.
— А ты захочешь?
Вот она — способность женщин зреть в корень, точнее, в психоэмоциональную суть явления! Мужики обычно сразу начинают искать практическое применение открывшимся возможностям, а женщины — наоборот, сначала подумают
