— Я не понял, — помолчав, хмуро спросил Сергей, — ты меня пугаешь или уговариваешь?
— А ты как думаешь? — Она зябко поежилась, хотя солнце уже взошло и нагревало плечи. — Представляешь, если у них получится то, что они придумали? Мы ведь на самом деле им не нужны, живые. Никто им живой не нужен. Зачем им чужие желания, мысли и ценности? Им довольно будет рабов. Они нас всех уничтожат, Сережа.
Она замолчала, неподвижно глядя на воду, хмурясь и кусая губу. И Серега вдруг представил, как ее лицо становится безвольным и пустым, как из этих встревоженных глаз уходит свет, волнение и нежность. Припомнилась мертвая девица в бане. И ему стало страшно.
— То есть нас с тобой, может, и не тронут, — усмехнулась Аня, поймав его взгляд. — Пока. Пока мы устраиваем их как работники. А вот остальных… Они ведь давно пытаются это сделать. И всегда пытались. Во всех странах и во все времена. Превратить людей в покорное стадо, которым просто управлять. Разными способами. Телевидение и другие СМИ, — самые мягкие из них, хотя и действенные. Но при всех этих способах, пока сам человек жив, у него есть возможность сопротивляться. Оставаться самим собой. Жить свою жизнь, а не ту, которую тебе навязывают. Но если они научатся нас сначала убивать, а потом оживлять, этой возможности ни у кого не будет. И у человечества тоже.
Она помолчала, потом добавила:
— Знаешь, Вадим говорит, это такой вирус. Он внутри каждого. Каждый потенциально готов стать зомби. Подчиниться, следовать за ведущим, забыть о себе. И слабые рано или поздно заболевают. А сильные — нет. Как с любой болезнью. И что такая схема необходима для выживания человечества. Когда массы безропотно следуют за вождями и умирают по их слову. Что так было всегда и ничего принципиально нового сейчас в этом смысле не делается. Он меня почти убедил. И я тогда решила, что я тоже в этом смысле зомби. А значит, он во всем прав.
— Не прав, — перебил Сергей.
— Не прав, — согласилась Аня. — Это как в манипуляциях, в этих жутких техниках зомбированного программирования. Они много говорят о неважном, чтобы ты упустил главное и сделал неправильные выводы. А главное, что человечества в этом случае нет. Есть мертвецы. И другие мертвецы, которые ими управляют.
* * *— Чего это ты тут, Герасим? — Вадим с неохотой оторвался от ленивого созерцания потолка под нежные переливы фортепианной пьесы.
Велел — сыграй, дуся, что–нибудь лиричное, вот и старается, умница. Правда, без огонька, скучновато. Может, замутить что–нибудь необычное? Скажем, гладиаторские бои. И медведя можно велеть поймать. Друзей пригласить, пусть завидуют. Реклама заодно. Дядя велел потихоньку продвигать идею в массы. Готовить почву. Он, конечно, будет недоволен, если жертвы. Зато красиво и зрелищно. Надо еще сказать Сергею, пусть перепрошивку сделает, хотя бы трем–пяти мужикам, чтобы по–латински говорили. И манеры чтоб. И еще тоги. «Желаю думать, что я в Древнем Риме», — вспомнил он цитату из старого фильма. И, вдохновившись, почти ласково посмотрел на дворника, стоявшего на пороге с лопатой наперевес.
— Снег, что ли, выпал? — изволил пошутить Вадим. — В июле?
Но тут, отодвинув Герасима в сторону, вошли еще пятеро мужиков, как раз тех, которых Вадим решил было определить в гладиаторы за могучую фигуру. В руках у них почему–то были вилы. Последней выдвинулась в залу баба Нюра, обычно улыбчивая и пустоголовая старушка, годная только на приготовление самогонов и наливок. Теперь она была серьезна и сосредоточена и в одной руке держала сияющую, как ясный месяц, косу, а в другой — горящую свечу. С улыбкой рассмотрев мужиков, вооруженных хозинвентарем, от вида бабы Нюры Вадим дрогнул. В неверном свете свечи, отразившемся от стального загнутого лезвия, почудилось ему что–то страшное, неотвратимое.
— Вы что это тут, а? — неожиданно осипшим и слабым голосом спросил он. Музыка за его спиной смолкла.
— Мы тута… — басом неторопливо начал Герасим, в присутствии барина обычно робевший и немевший. — Революция у нас. Свержение зарвавшейся власти.
— Революция! — с энтузиазмом подтвердили его товарищи с вилами. И один из них добавил, ехидно скалясь: — А не пошел бы ты, барин, отседа, пока не огреб. А то всякое бывает, когда революция.
— И электрификация всей страны, — добавила баба Нюра, взмахнув свечкой.
Вадим услышал вздох за спиной. Обернулся, предполагая увидеть сползающее на пол обморочное тело. Но девушка в старинном платье, усмехнувшись ему и заложив локон за ухо, вдохновенно заиграла «Вставай, проклятьем заклейменный…».
* * *— А если… когда все закончится, — тихо сказал Серега в самое ухо Ане — маленькое и нежно–розовое, как морская раковина, — то есть когда начнется…
Он увидел, что Аня улыбается. Странно, какими путаными и неуклюжими становятся слова в ее присутствии. Особенно, когда смотришь в ее чудесные и такие живые глаза. «Надо успеть, — подумал он. — Надо успеть ей сказать».
— Ань.
— А?
— Я бы, наверное, умер без тебя. То есть… Знаешь, я даже не замечал, как это уже происходит. Почти невозможно оставаться живым среди мертвых. Потому что постепенно сам становишься таким. И Нбаги не надо, и никаких программ. Как будто это правда вирус. Знаешь, Леха сказал, что изменить уже ничего нельзя. Только бежать. А я подумал: «Чего это мы должны бежать, когда тут наш дом и наша страна?»
— Не должны, — согласилась Аня. — А какой Леха?
— Ты не знаешь. Мой друг. Коняев. Классный программер. Лучше меня. Он бы тут мог, но…
— Коняев? Так он же и сбежал. Его Вадим звал сюда работать. Я его успела предупредить до того, как он бумаги подписал. Да он и сам догадался. Испугался и сбежал. А говоришь, лучше тебя. — Аня презрительно фыркнула.
Серега улыбнулся.
— Спасибо. А теперь смотри, — он повернул к Ане монитор ноутбука. — Охранникам я заложил на это обработку исключения. Ничего такого, они просто минут на десять зависнут. В лог, то есть в память, ничего не запишется, следов не останется.
— А ты когда это
